— Понимаю.
Мануэла Кихано ничего не сказала, и Аурелия выдержала ее взгляд, который лучше любых слов говорил о ее чувствах.
— Понимаю, — повторила Аурелия. — Считаешь, что это мы виноваты в твоей беде? И что мы будем виноваты в любых зверствах, которые станут творить чужаки?
— Я не из тех, кто может судить Асдрубаля, — последовал ответ. — Думаю, что любой другой на его месте сделал бы то же самое. Однако нет никаких сомнений: если бы он сдался, то все снова встало бы на свои места.
— Если он сдастся, его убьют.
— Цивильная гвардия защитит его.
— И сколько времени они смогут его защищать? — задала вопрос Аурелия, и в голосе ее послышались сердитые нотки. — Если Матиас смог притащить сюда этих мерзавцев, думаешь, он успокоится после ареста моего сына? Да он даст взятку тюремщику и заплатит какому-нибудь убийце, чтобы тот зарезал моего сына! Нет! — добавила она твердо. — Если и было время, когда я сомневалась, как поступить, то оно давно прошло… Никто не хочет справедливости для моего сына. Я не стану уговаривать его вернуться, ведь тем самым я бы уговаривала его принять смерть от руки убийц!
— Ну а я в чем виновата? Или бедный Торано, у которого сожгли баркас? Или все эти люди, у которых нет воды даже для того, чтобы приготовить себе еду? Или Исидоро, которому разгромили таверну и он до сих пор не может оправиться от побоев? — Она протянула руку над столом и взяла руку Аурелии, лежавшую рядом с чашкой. — Я люблю тебя всем сердцем, мы подруги, и я благодарна тебе за все, чему ты меня научила. Одно время я даже думала войти в вашу семью. Я смогу пережить то, что со мной сделали. Страх уже прошел, а унижение со временем забудется. Забеременеть я не могу, так как со дня окончания месячных прошло всего два дня. Через несколько месяцев я лишь изредка стану вспоминать о случившемся. Но вот другие?
— Ты считаешь, что я не думаю о них каждую минуту? — Казалось, что Аурелия впервые вот-вот потеряет выдержку и заплачет. — Все это время я живу как в кошмаре, жду, что то, что случилось с тобой, произойдет и со мной. Или эти выродки просто убьют меня. Они пытаются надавить на нас, используя вас всех, ибо понимают, что мы все скорее умрем, чем выдадим своего сына и брата. Клянусь тебе, я уже давно потеряла сон, пытаясь решить проблему, но ровным счетом ничего мне в голову не приходит.
— Вам следует уйти.
— Уйти? — Аурелия махнула рукой, выражая этим жестом согласие с собеседницей. — Да, мы над этим думали, но куда? У нас нет денег, а здесь наш дом, наш баркас и море, которое мы знаем. Абелай рыбак. Он с детства рыбачит в этих водах и знает здесь каждый камень, каждую волну. Да и на что мы будем жить, если уедем, я не знаю.
— У тебя есть родня на Тенерифе.
— Моя мать давно умерла. А прочие родственники знать ничего не хотят о женщине, связавшей свою жизнь с неграмотным рыбаком, пусть бы даже я умирала от голода на их глазах. И если даже мы переедем на Тенерифе, думаешь, они оставят нас в покое? — Аурелия отрицательно покачала головой. — Нет! Ненависть этого человека не знает границ. Он поклялся убить Асдрубаля, и его ничто не остановит, пока он не добьется своего.
— Асдрубаль навсегда должен покинуть этот остров, — ответила Мануэла Кихано. — Мир очень большой, да и дон Матиас Кинтеро далеко не самый могущественный человек на Земле. Рано или поздно он поймет, что его чаяния бесплодны, и отступится.
— Не отступится. Он выместит всю свою ненависть на Айзе или Себастьяне… или на нас. Мы пытались говорить с ним, но он не в своем уме. Не в своем уме от ненависти и одиночества! Иногда, когда я лежу в постели, я думаю о том, что его гложет, пытаюсь поставить себя на его место и понять его. Так я пришла к мысли, что мы все ему ненавистны. Ему претит наша дружная семья, здоровье моих детей, то, что мы всегда были гомогенны.
— Гомо… что?
— Гомогенны. Это значит, что мы всегда были одинаковы, все мы принадлежим к одному и тому же классу, все мы живем вместе, одной большой, сплоченной семьей.
— Ты мне никогда не объясняла этого слова.
— Я тебе объясняла, но в то время тебе больше нравилось поглядывать в окно и высматривать, не вернулись ли мои сыновья из моря, чем слушать мои слова. Почему ты не вышла замуж за Себастьяна?
— Тогда он не был до конца уверен, хочет ли жениться, — слабо улыбнулась Мануэла. — Я бы нашла способ подтолкнуть его, но боялась это сделать.
— Боялась чего?
— Айзу.
— Айзу? — удивилась Аурелия. — Но Айза его сестра, и Себастьян бы никогда…
— Я знаю, — согласилась девушка. — Ты совсем не о том думаешь. Но в вашей семье Айза словно богиня. — Она прищелкнула языком и подняла руки, давая понять, что сдается. — Истина в том — если, конечно, отбросить в сторону зависть, — что Айза и есть богиня. Мне было страшно входить в вашу семью и, постоянно сравнивая себя с ней, раз за разом проигрывать в этом споре. — Она смешно, по-детски сморщила курносый носик. — Я себя знаю: я смазливая канарка, грудастая к тому же. Я из тех женщин, что нравятся мужикам. Онорио от меня без ума. Он готов целовать мои следы повсюду, где бы я ни прошла, а когда я начинаю раздеваться, у него изо рта слюна капает. В своем доме я королева, и мой муж видит меня такой. — Она снова прищелкнула языком, на сей раз гораздо громче. — Однако здесь, рядом с Айзой и тобой, я бы превратилась в бедную толстушку, рожающую детишек… — Немного помолчав, она добавила: — Поэтому-то я и побоялась.
— Ты бы мне нравилась как сноха.
— Только потому, что я местная. А еще я бы тебе нравилась не потому, что я такая, какая я есть, а потому, что ты знаешь меня как хорошую, добрую девушку, здоровую и без лишних амбиций. — Она весело рассмеялась. — Не отрицаю, что была бы хорошей снохой для клуши, которая всегда хочет держать своих цыплят при себе.
Они долго и пристально смотрели друг на друга, будто только что познакомились. Наконец Аурелия спросила:
— Знаешь что?
— Да, — быстро ответила Мануэла. — Я оказалась умнее, чем ты думала. И это естественно! Я настолько умна, что сразу поняла, тебе бы понравилось иметь умную сноху, потому-то я и сходила при тебе с ума. Ни мало ни много, а всего лишь настолько, насколько это было нужно. — Она несколько раз решительно покачала головой, как будто подводя итог: — Если Айза не стала бы той, кем она стала, я бы уже была частью твоей семьи.
— И кем она стала, Айза?
— Ты это знаешь лучше, чем кто-либо.
— Ты так считаешь? — возразила Аурелия. — Она моя дочь, я ее родила, рассказала ей обо всем, что знала и видела сама, я смотрела, как она растет, меняется изо дня в день, но даже сейчас я постоянно спрашиваю себя: кто она, откуда появилась и — что главное — какая ее ждет судьба? И это меня беспокоит.
— Меня тоже беспокоит, — призналась Мануэла. — Когда я была еще девчонкой, я пыталась представить, что стану ее свояченицей. Меня увлекали ее истории, тайна, которая постоянно ее окружала, меня завораживала та власть, какую она имела над некоторыми вещами… Затем неожиданно, в одно прекрасное утро, она стала женщиной, и мне показалось, что я увидела ее впервые… — И тут вдруг молодая женщина указала на море, на мыс Пунта-де-Агила, из-за которого показался треугольный парус. — Вон, мой Онорио идет! — воскликнула она. — А ведь нужно еще успеть немного прибраться в доме, чтобы он не начал задавать вопросов. Хочу, чтобы он позволил мне на несколько дней съездить в Угу вместе с моей сестрой… — Она встала и на секунду крепко зажмурилась, словно ее тело пронзила сильная боль. — Я не вернусь, пока все не уляжется, — сказала она, нежно поцеловав Аурелию в щеку. — Мне очень жаль, но кажется, я никогда не смогу забыть то, что произошло этой ночью. Удачи!
