И вот теперь сама его жизнь лежала перед ним, превращенная в окровавленное месиво, со свернутым на сторону от сильнейшего удара носом, со сломанной, словно карандаш, рукой, с рассеченным надвое сердцем…
— Кто это был?
— Какой-то пьяный рыбак.
— Ему не хватит и тысячи жизней, чтобы расплатиться.
Мертвецы всегда на самом деле всегда невиновны. Оправданием любому их прижизненному поступку служит смерть. И очень трудно согласиться с виной сына в собственной смерти, когда он перед тобой на обеденном столе, когда лицо его побелело, взгляд остановился, а тело застыло навеки.
Возможно, ни у кого не нашлось смелости рассказать дону Матиасу о том, что именно произошло, а может, он и слушать ничего не захотел.
— Пусть его приведут.
— Он в бегах.
— Пусть разыщут, достанут хоть из-под земли. Богом клянусь, мне не будет покоя, пока он не последует за моим сыном! Кто он?
— Асдрубаль Пердомо. Из семейства Марадентро, что живет на Плайа-Бланка… Люди крутые.
— Самыми крутыми на этой земле были красные… В войну. Теперь они все до одного мертвы.
— Но сейчас нет войны, дон Матиас.
— Знаю. Сейчас все намного хуже. В войну у меня не убили ни одного сына.
Все попытки вразумить его оказались напрасными. Дон Матиас отгородился от мира и закрылся в своем огромном старом доме с толстенными стенами. Каждый вечер он садился на крыльцо под перголой, где некогда любил работать с документами и разбираться с делами раскинувшегося у подножия Огненных гор виноградника, поджидая возвращения сына. Теперь он тоже ждал. Ждал, когда на его пороге появится человек, который приведет к нему убийцу сына.
Такую душевную боль он испытывал лишь раз в жизни, когда хоронил мать этого несчастного создания. Проходили дни, но ни время, ни тишина, ни уединение не помогали ему забыть то, что случилось, напротив, боль, грызущая, словно дикий зверь, его нутро, медленно превращалась в глухую, отчаянную злобу, в безумную жажду мести. И очень скоро он уверился в том, что, уничтожив Асдрубаля Пердомо, он сможет вернуть к жизни сына.
Только Рохелия Ель-Гирре, худая, как жердь, всегда молчаливая, в неизменном траурном платье, время от времени отваживалась подойти к дону Матиасу и принести ему поднос с едой. К еде, правда, он не прикасался. Тело его таяло так же, как таяла душа, и буквально за четыре дня он изменился до неузнаваемости.
Спустя две недели к нему наведался его верный партнер по «казино», лейтенант Альмендрос. Однако тот не принес никаких утешительных вестей.
— Парень все еще где-то прячется, хотя мы буквально по камешку перебрали остров. Родные его молчат, но мне все же удалось кое-что выведать. В ту ночь произошла ссора, и, похоже, нож принадлежал вашему сыну.
— У моего сына никогда не было ножа… Кто это говорит?
— Некий торговец скобяными изделиями из Арресифе. Он сам продал нож вашему сыну.
— Ему заплатили, чтобы говорил неправду. Но скоро его замучает совесть и он возьмет свои слова обратно.
Лейтенант, служивший в Цивильной гвардии, пристально посмотрел на своего друга, который за пятнадцать дней, казалось, превратился в столетнего старика. Они вместе выиграли четыре турнира и разделили не одну сотню обедов, и лейтенант научился ценить дона Матиаса, несмотря на его постоянно дурное настроение и гневное ворчание, когда кто-то ошибочно ставил не ту фишку. Сперва он ему сочувствовал из-за случившегося, но вскоре у него сложилось свое собственное мнение касательного того, что же все-таки произошло на Плайа-Бланка.
— Ваш сын вел себя неблагоразумно в ту ночь, — начал он нерешительно. — Он и его дружки приставали к девушке.
— Неправда! Я прекрасно его воспитал. Эта свинья — девка крайне распущенная, я наслышан о ней. Она сама заигрывала с ними до тех пор, пока не появился ее пьяный брат и, не сказав ни слова, ударил ножом моего сына…
— Все было совсем не так, дон Матиас…
— Я знаю, как оно было! — зло оборвал его капитан. — На Плайа-Бланка Марадентро считают себя королями. Этакие князьки! Они всегда делали то, что им вздумается, однако сейчас они столкнулись со мной — с капитаном Матиасом Кинтеро.
— Мне бы не хотелось, чтобы вы встали на зыбкий путь мести.
— А за что же еще мстить, как не за смерть сына? Моего единственного сына! Единственного родного мне человека! — Он широким жестом повел вокруг, указывая на плантации, раскинувшиеся перед ним, где каждая лоза была любовно обложена каменными стенками, защищающими ее от ветра. — Этому я посвятил все мои силы. Добился того, что на злой, вечно сухой земле стали вызревать прекрасные урожаи. Я стал делать вино «Кинтеро», каковому на всем архипелаге нет равных. Мальчик бы продолжил мое дело… Я бы отправил его учиться во Францию, а по возвращении купил бы часть «Херии», чтобы он исследовал там новые подвои… Он был очень умным и способным… — Он помотал головой, словно пытаясь отогнать от себя страшные мысли. — Кому, скажите, кому я теперь все это оставлю? Этой уродине Ель-Гирре и этому законченному козлу, ее мужу?!
Вразумить дона Матиаса, ослепленного злостью, было попросту невозможно, и лейтенанту Альмендросу не оставалось ничего другого, как признать свое поражение. Тем более что ему оставалось всего восемь дней до отпуска, и он никак не мог дождаться того момента, когда сможет посадить на корабль семью и спокойно отдохнуть летом, думать не думая об этом запутанном деле, от которого за версту разило неприятностями.
Лейтенант Альмендрос не стал рассказывать другу о скором отъезде и о том, что дело его сына он передал своим подчиненным. Напротив, он попытался было сменить тему, но было очевидно, что ничто не сможет отвлечь дона Матиаса от несчастья, вокруг которого постепенно начинала вращаться вся его жизнь.
— Где он может скрываться? — неожиданно прервал он монолог Альмендроса. — Ведь остров не такой уж и большой.
— Может быть, он уехал? Скорее всего, он сбежал на Тенерифе, к родственникам матери, а может, подрядился на одно из рыбацких суден, которые спускаются до Ла-Гуэры и Мавритании.
— Я его заставлю вернуться.
— Как?
— У меня есть одна идея…
— Не наживайте себе проблем, дон Матиас. Я вас понимаю и очень вам сочувствую, однако, когда речь заходит о законе, вы должны держать себя в руках. — Лейтенант Альмендрос сделал паузу, закурил сигарету и посмотрел на пальцы, покрытые несмываемым налетом никотина. — Я говорил с его родителями, и они мне пообещали, что он сам сдастся, как только вы успокоитесь и решите все же ознакомиться со свидетельскими показаниями.
— Какие это еще свидетели?
— Ребята, которые были в ту ночь с вашим сыном. — Лейтенант глубоко вздохнул. — Если они скажут правду, Асдрубаль покорно примет наказание, к которому его приговорят.
— Но зачем мне что-то читать? Ведь я и без того знаю правду: он предательски убил моего сына, да еще и ночью… Наверное, хотел его ограбить. — Дон Матиас произносил слова медленно, тщательно проговаривая каждую букву, словно пытался таким образом придать им еще больше значимости. — Или, может быть, он убил его потому, что это был мой сын… Эти свиньи никак не могут смириться с тем, что мы их победили, и теперь нападают из-за угла, мстят…
