— А о бегстве вы никогда не думали?
Себастьян Мендоса посмотрел на нее, словно у него закрались подозрения на ее счет или он на мгновение увидел перед собой шпионку, подосланную ненавистным мучителем.
Он указал на мачту и жуткий флаг острова со словами:
— Гамбоа попытался, и вот что вышло. На этом проклятом острове некуда деться, и не из чего построить управляемый плот. Мы у него в ловушке. — Он пристально на нее посмотрел: — Вы здесь давно?
— Я сбилась со счета, — ответила Малышка Кармен. — Полагаю, два или три месяца.
— Я тоже сбился со счета, — сказал со вздохом чилиец и умолк — видимо, погрузился в свои горькие мысли. — Дома наверняка решили, — продолжил он через некоторое время, — что я погиб, когда мой корабль вернулся, а моя жена, поди, уже вышла замуж за другого. Господи! — добавил он с отчаянием — Бессилие делает эту пытку еще более мучительной.
— Скоро наступит конец.
Она произнесла это уверенно, словно ей было известно что-то такое, чего не знал метис, или у нее уже созрел собственный план; однако ее собеседник ничего не сказал и вернулся к работе — возможно, потому, что совершенно не разделял ее оптимизма или же не желал себя скомпрометировать, ведь, по сути дела, ему было неизвестно, кто она и до какой степени она зависит от Оберлуса.
Кармен де Ибарра, — как далеко было то время, когда она для кого-то была Малышкой Кармен! — по-видимому, поняла, что в данный момент ничего не добьется от собеседника, и возобновила свою долгую прогулку по острову. Такие прогулки превратились для нее в своеобразную обязанность, которая, тем не менее, приносила ей особенное удовлетворение.
Она пока не имела ясного представления о том, каким будет ее будущее и до какой степени оно окажется связанным с Игуаной Оберлусом и с островом Худ, однако уже успела прийти к заключению, что все случившееся определит всю ее дальнейшую жизнь и послужит ей в первую очередь для того, чтобы лучше узнать себя и выяснить, чего она на самом деле хочет.
С тех пор как ей исполнилось шестнадцать лет, ей приходилось продираться сквозь путаницу идей и чувств, в бесплодной попытке — сейчас она это понимала — открыть, при всей изощренности своего ума, что именно она ищет и чего потребует от мужчины, которому отдастся навсегда.
Недавно она это узнала и впредь не хотела заблуждаться на этот счет. Нравится ей или нет, она родилась рабыней и вынуждена с этим смириться. Что тут поделаешь — она почувствует себя счастливой только рядом с тем, кто будет ее подавлять, без всяких церемоний вытаскивая на свет божий те дурные наклонности, которые она не один год пыталась скрыть от себя самой и от окружающих.
Что и говорить, плен, когда она, голая и посаженная на цепь, оказалась порабощенной человеческим выродком в глубине пещеры на затерянном островке, явился самой нижней точкой, до которой она могла докатиться в своем падении. Зато теперь, достигнув дна, она сумеет достигнуть равновесия, следуя голосу собственной природы и соблюдая внешние приличия.
Цена, которую она теперь платила за то, чтобы найти свою дорогу, не представлялась ей чрезмерной по сравнению с той, какую она уже заплатила, и той, какую напрасно вынудила заплатить остальных. Скоро ей исполнится двадцать семь лет, и если ей удастся покинуть этот остров и избавиться от своего похитителя, то еще целая жизнь будет у нее впереди. И тогда она сумеет найти мужчину, который подчинит ее себе, хотя, как ей представлялось, это будет дело нелегкое, поскольку в конце концов в нее все влюбляются. Простодушный Родриго, слабый Роберто, искушенный Херман де Арриага и даже двуличный граф де Риосеко в конце концов поверглись к ее ногам, утратив свой норов, как будто оказались всего-навсего задиристыми пенисами, которые входили в нее возбужденными и воинственными — чтобы вскоре отступить дряблыми и обвисшими, безжизненными и бессильными, превратившись просто в безвольную плоть.
* * *
— Я беременна.
Он посмотрел на нее с удивлением:
— Ты уверена?
— Абсолютно.
— И это мой ребенок?
— А чей же еще? — В ее тоне прозвучала насмешка. — Я здесь уже несколько месяцев, и ты постоянно занимаешься со мной любовью. Отчего, по-твоему, рождаются дети?
— Я не хочу ребенка. Не хочу, чтобы он испытал страдания, какие выпали на мою долю.
— Он необязательно будет похож на тебя.
— Как это узнаешь?
— Мы сможем узнать, только когда он родится.
Они сидели на вершине утеса, глядя, как с севера надвигаются черные тучи — предвестницы грозы.
Игуана Оберлус сделал вид, будто, кроме туч, его ничего не интересовало, однако через несколько минут, не оборачиваясь, произнес.
— Если он будет похож на меня… Если он не окажется нормальным ребенком, я сброшу его с утеса.
— Ты бы желал, чтобы так поступили с тобой?
— Конечно.
— Разве тебе недостаточно того, что ты король острова?
Его глаза полыхнули гневом.
— Оставь при себе свою иронию, — угрожающе проговорил он. — У тебя часто проявляется плохая привычка считать меня дураком, а я не дурак. Если бы я не знал, что тебе нравятся побои, я бы чаще тебя бил. — Он покачал головой. — Надо придумать такое наказание, которое на самом деле тебе не понравится. Мне прекрасно известно, что я не король Худа, — продолжил он обычным тоном, — и вообще не король. Я всего лишь человек, который настрадался, как никто другой, и не хочет, чтобы его сын испытал то же самое. — Он многозначительно посмотрел на нее и прибавил: — Пусть даже это твой сын.
— Пусть даже это твой сын? Что ты хочешь этим сказать?
— Мне надо тебе это объяснять? — в свою очередь спросил Оберлус. — Я хорошо знаю тебя, потому что изучал тебя с того самого дня, как ты оказалась на острове. Знаю, что я монстр, — вот уже несколько лет, как я с этим согласился, потому что меня постарались в этом убедить. Я монстр и внутри, и снаружи. Но ты ведь тоже, хотя не проявляешь этого внешне. — Он постучал пальцем по правому виску. — Твоя уродливость здесь, в голове, не то что моя, которая заключена в сердце и во внутренностях, порожденная яростью из-за того, что меня заставили испытать, и моей внешностью. У тебя было все, чтобы быть нормальной, а ты не захотела ею стать. Каким бы он ни родился наш ребенок, он обречен быть уродом. Я уверен.
— Значит, вот какое у тебя обо мне представление?
Он молча кивнул, и это молчание долго не прерывалось; тучи тем временем приближались, и вскоре первые молнии прочертили небо. Вслед за всполохами раздавались медленные, торжественные раскаты грома, вызывая переполох среди морских птиц, которые возбужденно гоготали в своих гнездах.
Кармен де Ибарра не чувствовала себя задетой — или хотя бы удивленной тем, что он ей сказал. Она уже успела узнать, что за его отвратительной маской скрывался острый ум, чему она получила множество подтверждений, — поэтому не было ничего странного в том, что Оберлус оказался способным уловить, что творилось у нее внутри. Он оказался непосредственным свидетелем ее глубинной метаморфозы и, по всей видимости, отметил и классифицировал каждый ее поступок и любую реакцию. Естественным результатом явилось то, что он ее глубоко изучил и, казалось, теперь угадывал даже скрытые ее намерения.
