— Я вижу, у нас тут некоторые осваивают материал быстрее других, — замечает сержант Клейтон, когда проходит достаточно времени. — Давайте-ка устроим небольшую проверку знаний. Уильямс, выйдите сюда, пожалуйста.
Роджер Уильямс, юноша кроткий и покладистый на фоне прочих моих однополчан, выходит вперед.
— И… Йейтс, прошу вас, — продолжает сержант Клейтон, — вы тоже. И Вульф.
Все трое собираются в передней части комнаты. Двое из них должны участвовать в теперь уже ежедневном ритуале унижения Вульфа. Я чувствую всеобщее злорадство, устремленное на Вульфа, и бросаю взгляд на Уилла, лицо у него хмурое.
— Итак, джентльмены, — говорит сержант Клейтон, — тот, кто последним разберет и соберет винтовку… — Он задумывается и пожимает плечами: — Я еще не знаю, что его ждет. Но он точно не обрадуется.
Сержант слегка улыбается, и взводные подхалимы старательно хихикают над его жалкой шуткой.
— Капрал Уэллс, обратный отсчет, пожалуйста.
Капрал командует: «Три! Два! Один! Пошли!» — и, к моему изумлению, пока Уильямс и Йейтс возятся со своими винтовками, Вульф быстро и уверенно разбирает свою и снова собирает — в общей сложности секунд за сорок пять. Воцаряется тишина, огромное всеобщее разочарование, и два соперника Вульфа на миг останавливаются и в недоумении глядят на него, прежде чем быстро закончить вторыми.
Сержант Клейтон расстроен. Сомнений нет: Вульф выполнил задание, и притом за установленное время; теперь его никак нельзя наказать, выйдет просто неспортивно, и все это поймут. Я вижу, что Уилл не может скрыть улыбку и, кажется, едва удерживается, чтобы не разразиться аплодисментами, но, слава богу, не делает этого.
— Поразительно, — произносит наконец сержант Клейтон. Похоже, он искренен. — Поразительно, что трус может так хорошо обращаться с винтовкой.
Вульф возмущенно и устало выдыхает.
— Я не трус, — говорит он. — Я просто не люблю войну, вот и все.
— Вы трус, сэр, — стоит на своем Клейтон. — Будем хотя бы называть вещи своими именами.
Вульф пожимает плечами — намеренно провокационный жест, — и сержант выхватывает винтовку у Йейтса, убеждается, что она не заряжена, и снова обращается к Моуди:
— Пожалуй, устроим еще один тур. Я с Вульфом. Что, Вульф, не побоитесь принять вызов? Или это тоже против ваших утонченных моральных принципов?
Вульф молча кивает, и Моуди повторяет команду: «Три! Два! Один! Пошли!» На сей раз ясно, кто победит. Сержант Клейтон разбирает и собирает свою винтовку с невероятной скоростью — на это стоит посмотреть. Многие солдаты начинают аплодировать, и я для виду несколько раз сдвигаю ладони в общем подхалимском шуме. Сержант глядит на нас, в восторге от своей победы, и его ухмылка, обращенная к Вульфу, столь горделива, что я понимаю: сержант ведет себя как ребенок, он счастлив, что обошел новобранца в деле, которым занимается уже много лет. Это никакая не победа. Сержант опозорился уже тем, что вызвал Вульфа на состязание.
— Ну, Вульф, что вы теперь скажете? — спрашивает сержант.
— Скажу, что вы обращаетесь с винтовкой так, как мне никогда не научиться, — отвечает Вульф, заканчивает собирать винтовку и становится в строй рядом с Уиллом, который незаметно хлопает его по спине, словно говоря: «Молодец!»
Клейтон, кажется, никак не может решить, похвалил его Вульф или оскорбил. Сержант отпускает нас и остается один — вероятно, размышляя, как бы поскорей снова наказать Вульфа за какой-нибудь мнимый проступок.
* * *
В день, когда наконец привозят обмундирование, нас с Уиллом ставят в караул. Мы стоим у ворот лагеря в холодном ночном воздухе, радуясь новенькой форме. Каждому из солдат выдали по новой паре ботинок, две толстые серые рубашки без воротника и пару брюк защитного цвета, вздернутых выше талии аккуратными подтяжками. И толстые носки — я надеюсь, что для разнообразия у меня за ночь не замерзнут ноги. Завершает комплект тяжелая шинель. В этих-то щегольских обновках мы с Уиллом и стоим бок о бок, зорко всматриваясь в пространство — мало ли, вдруг на холме посреди Хэмпшира вдруг появится батальон немцев.
— У меня шея болит, — жалуется Уилл, оттягивая ворот. — Очень грубая материя, правда?
— Да. Но, надо полагать, мы привыкнем.
— После того, как на шее образуется мозоль. Нам придется воображать, что мы французские аристократы и подсказываем мадам Гильотине, где рубить.
Я смеюсь и смотрю на облачка пара, выплывающие у меня изо рта.
— Но все-таки эта форма теплее нашей прежней одежды, — говорю я, подумав. — Я боялся, что придется опять стоять ночь в штатском.
— Я тоже. Но как они сегодня обошлись с Вульфом, а? Правда ведь, отвратительно?
Я думаю, прежде чем ответить. Сегодня, когда Уэллс и Моуди выдавали обмундирование, Вульф получил огромную рубаху и слишком тесные брюки. Он выглядел шутом, и, когда предстал перед нами в новом облачении, весь взвод, кроме Уилла, зарыдал от смеха. Я не присоединился к веселью только потому, что не хотел уронить себя в глазах Уилла.
— Он же сам в этом виноват, — говорю я. Манера моего друга постоянно защищать Вульфа доводит меня до отчаяния. — Слушай, ну почему ты вечно за него заступаешься?
— Потому что он наш однополчанин, — отвечает Уилл, как будто это самая очевидная вещь на свете. — Ну помнишь, нам еще сержант Клейтон объяснял недавно? Эсперт… как там? Эсперт чего-то такое.
— Esprit de corps
[5]
, — поправляю я.
— Да-да. Суть в том, что полк — единый организм, одно целое, а не сборище разнородных людей, каждый из которых старается привлечь к себе внимание. Да, Вульфа многие не любят, но это не повод делать из него какое-то чудовище. Он же здесь, с нами, верно? А не убежал куда-нибудь, ну, скажем, на Шотландское нагорье или еще в какую-нибудь дыру. Он ведь мог сбежать и отсидеться до конца войны.
— Он же сам все делает для того, чтобы его не любили, — объясняю я. — Не хочешь ли ты сказать, что согласен с его речами? С его убеждениями?
— В его речах многое разумно, — тихо отвечает Уилл. — Ну, то есть, я не говорю, что мы все должны взяться за руки, объявить себя идейными отказниками и отправиться по домам. Я не дурак и понимаю, что из этого ничего хорошего не вышло бы. Вся страна погрузилась бы в ужасный хаос. Но черт побери, человек имеет право на собственное мнение или нет? Имеет право на то, чтобы его выслушали? Кое-кто на его месте просто смылся бы, а он — нет, и за это я его уважаю. Ему хватает мужества быть тут с нами, тренироваться вместе со всеми и ждать, пока наконец трибунал решит его дело. Если они снизойдут до того, чтобы сообщить ему результат. И за это его травит стадо омерзительных болванов, которым даже не приходит в голову задуматься — а может, все-таки нельзя так просто убивать других людей? Может, это страшное преступление против естественного порядка?
