Я поглядел на часы и задумался — может, бросить все это дело как заведомо безнадежное и сесть на следующий же автобус, чтобы вернуться к уединению своей квартирки в Хайгейте. Одинокий ужин и ночной сон, прежде чем поезд унесет меня к солдатской жизни. Я уже почти решился — даже встал и повернул обратно к вокзалу, — но тут же налетел на какого-то прохожего, который от неожиданности уронил корзинку с покупками.
— Извините, пожалуйста. — Я бросился подбирать яблоки, бутылку молока и коробку с яйцами. К счастью, ничего не разбилось. — Я не смотрел, куда иду.
Я понял, что собеседник не отвечает, поднял взгляд и оторопел.
— Сильвия, — сказал я.
— Тристан? — ответила она, вглядываясь в мое лицо. — Не может быть.
Я пожал плечами, как бы говоря, что может. Сильвия на миг отвернулась, ставя корзинку на ближайшую скамью. Она кусала губу и немного раскраснелась — то ли в смущении, то ли в растерянности. Я не испытывал никакого смущения, несмотря на все, что ей было известно обо мне.
— Я рад тебя видеть, — сказал я наконец.
— И я тебя, — она неловко протянула мне руку. Я пожал ее. — Ты совсем не изменился.
— Надеюсь, это неправда. Ты меня не видела полтора года.
— Неужели столько времени прошло?
— Да, — ответил я, разглядывая ее и замечая новое.
Красавица — в семнадцать она стала еще красивее, чем была в пятнадцать. Но этого следовало ожидать. Волосы яркого, солнечного оттенка свободно лежали по плечам. Она была стройна и одета со вкусом. Ярко-красная губная помада придавала ей экзотический вид. Интересно, где она ее покупает, — ребята, с которыми я работал на стройке, вечно жаловались, что не могут достать чулки или помаду для своих девушек. Это была редкая роскошь.
— Вот неудобно получилось, правда? — начала она после паузы, и я восхитился ее откровенностью.
— Да, есть такое дело.
— А тебе когда-нибудь хочется, чтобы земля разверзлась и проглотила тебя целиком?
— Иногда, — признался я. — Но в последнее время не так часто.
Она обдумала мои слова — возможно, не очень понимая, что я имел в виду. Я и сам не до конца понимал.
— Как живешь вообще? Выглядишь ты хорошо.
— Да помаленьку. А ты?
— Я работаю на фабрике, ты можешь в это поверить? — Она скорчила гримаску. — Ты мог вообразить, что я окончу свои дни фабричной работницей?
— Ты пока еще никак не окончила свои дни. Нам только по семнадцать лет.
— Там просто ужасно. Но я решила, что должна принести хоть какую-то пользу.
— Да, — согласился я.
— А ты? — осторожно спросила она. — Ты еще не…
— Завтра утром. Рано утром. Олдершот.
— О, я знаю нескольких ребят, которые там были. Они говорят, что там на самом деле не так уж и плохо.
— Еще немного — и я сам выясню, каково там, — сказал я, уже гадая, сколько протянется этот разговор. Слова давались мне с трудом и звучали фальшиво. Я подозревал, что нам обоим хотелось бы отбросить осторожность и говорить друг с другом искренне.
— Ты, наверное, приехал повидаться с родными?
— Да, решил, что неплохо будет увидеть их перед отъездом. В конце концов, может, это в последний раз.
— Тристан, не говори так. — Она протянула руку и коснулась моего предплечья. — А то сглазишь. Та к можно накликать беду.
— Извини. Я только хотел сказать, я решил, что это будет правильно — повидаться с ними. Ведь прошло уже… впрочем, я это уже говорил.
Она заметно смутилась.
— Может, присядем на минуту? — Она показала взглядом на скамью, я пожал плечами, и мы сели. — Я все собиралась тебе написать. Ну, не с самого начала. А потом. Когда поняла, как гадко мы все с тобой поступили.
— Ну ты-то уж точно не виновата.
— Нет, но и без меня не обошлось. Помнишь, как мы поцеловались? Под каштаном?
— Ясно, как вчера, — ответил я, слегка улыбаясь. Я чуть не засмеялся от воспоминания. — Мы были совсем дети.
— Может быть. — Она улыбнулась в ответ. — Но я была в тебя до смерти влюблена.
— Правда?
— Еще как. Я очень долго вообще ни о чем другом думать не могла.
Мне было очень странно слышать ее слова.
— Меня всегда удивляло, что из нас двоих ты предпочла меня.
— С какой стати? Ну да, он был очень милый, очень мне нравился, но я ходила с ним только потому, что ты меня отверг. Теперь кажется, что все это было ужасно глупо, правда? Та к банально. То, как мы себя вели. Но тогда все это казалось таким важным. Наверное, мы просто выросли.
— Да, — я все еще удивлялся и не понимал, как вообще можно предпочесть меня Питеру. — А Питер? Он еще…
— О нет. Он ушел месяцев восемь назад. Он во флоте, ты разве не слышал? Я иногда вижу его мать, и она мне рассказывает, что у него все хорошо. Да, тут теперь остались одни девушки. Ужас просто. Если бы ты не уехал, мог бы любую выбрать, только помани.
Я видел, что она мгновенно пожалела об этих словах, — стоило им вылететь, как она сильно покраснела и отвернулась, не зная, как спасти положение. Мне тоже стало неловко, и я отвел взгляд.
— Я должна спросить, — наконец отважилась она. — Вся эта история. С тобой и Питером. Это ведь не то, что все говорят, правда же?
— Ну… А что они говорят?
— Питер… ну, он мне кое-что рассказал. Что ты кое-что сделал. Я ему сразу ответила, что он спутал, что такого не может быть, но он настаивал, что…
— Он все правильно понял, — тихо произнес я.
— Ох. Ясно.
Я не знал, как объяснять, и даже не был уверен, что хочу или могу объяснить. Но вдруг, обуреваемый желанием высказаться, повернулся к ней:
— Понимаешь, Питер тут ни при чем. Он и не мог ответить мне взаимностью. Но это всегда было во мне. Со мной всегда что-то было не так в этом смысле.
— Что-то не так? Вот, значит, как ты на это смотришь?
— Конечно, — ответил я, словно это была самая очевидная вещь на свете. — А разве нет?
— Не знаю. Я не уверена, что это так уж важно. Я сама недавно влюбилась в совершенно неподходящего человека. Он получил что хотел и тут же бросил меня. Сказал, что я — неподходящий материал для жены. Уж не знаю, что это значит.
Я тихо засмеялся.
— Извини. Значит, вы с Питером…
— Нет-нет, — она помотала головой, — нет, у нас с ним все кончилось едва ли не сразу после твоего отъезда. Он был лишь жалкой заменой, если честно. Как только ты уехал, мне стало незачем с ним гулять. Я с ним связалась только для того, чтобы свести тебя с ума от ревности, и очень мне это помогло, ничего не скажешь.
