— Быть может, — отозвалась она, — вместо этого нам лучше поехать куда–нибудь отдохнуть.
На том и порешили. Без лишних слов стало ясно, что эти каникулы — последняя попытка сохранить наш брак, избавиться от затаенной враждебности и болезненных чувств. В качестве пункта назначения мы избрали Мадрид, и именно Селин предложила заехать на пару дней в Париж к ее брату — решение, определившее мою жизнь в 1890–х и мою причастность к последнему, самому значимому событию XIX века.
Я познакомился со своим шурином в тот же вечер, что и с Селин, в 1888 году, но из–за расстояний и не слишком близких отношений в семье друзьями мы не стали. Несмотря на приличное богатство и унаследованный титул барона де Кубертен, Пьер работал на французское правительство: занимался различными проектами, его интересующими, зачастую — эстетической природы, призванными скорее обогатить культурную жизнь нации, нежели набить общественный кошель. Его отношения с сестрой были сдержанными, но сердечными, и на тот момент, когда мы прибыли в Париж, вечером 24 ноября 1892 года, не виделись они примерно полтора года. Селин написала брату несколько писем, рассказывая о нашей жизни в Брюсселе, о стабильном успехе «Неизбежного убийства» и оглушительном провале моего следующего опуса, «Коробки сигар», после коего мои творческие порывы угасли навсегда. На минувшее Рождество мы получили от него поздравительную открытку: он сообщал, что очень счастлив и очень занят во Франции, а помимо этого мы ничего не знали ни о нем, ни о его работе. Тем не менее, поскольку мы с Селин собирались задержаться в Париже на несколько дней, мы договорились пообедать вместе, и за столом он сообщил нам о своих грандиозных планах.
В ту пору Пьер был мужчиной вполне зрелым, носил темные жесткие усы с длинными закрученными кончиками — в середине ХХ века такими же будет щеголять Сальвадор Дали. Барон был довольно высок ростом — шесть футов два дюйма, — но худ и силен благодаря здоровому образу жизни, которого он придерживался с религиозным рвением.
— Каждое утро, — рассказывал он мне над порцией довольно скверной камбалы; мы обедали в дорогом ресторане, где все официанты, казалось, знали его имя и относились к нему с некоторым почтением, — я встаю в половине шестого и незамедлительно погружаюсь в холодную ванну. Это воскрешает меня и подготавливает к утренним занятиям. Я сто раз отжимаюсь, сто раз приседаю и выполняю прочие физические упражнения для поднятия мышечного тонуса, а затем проезжаю пятнадцать миль по городу на велосипеде. По возвращению я принимаю горячую ванну, чтобы расслабить напряженные мускулы, заканчиваю омовение и к девяти утра готов начать работу. Думаю, нет нужды объяснять, насколько важно для человека соблюдать распорядок дня. А вы, сударь? — спросил он меня. — Какие физические упражнения предпочитаете?
Я хотел предпочесть вежливый ответ очевидному, но выбор занял у меня какое–то время.
— Я играю в теннис, — в итоге выдал я. — Мне говорили, что удар слева у меня сносный, однако на подачу стыдно смотреть. Командные игры меня никогда не привлекали, должен признаться. Я всегда предпочитал проверять свои личные способности — в одиночестве или соревнуясь с другими. Атлетика, фехтование, плавание, что–то в этом роде.
Если он садился на любимого конька, его невозможно было остановить. Как я узнал впоследствии, он мог часами говорить о преимуществах спортивного образа жизни — не только для себя, но и для общества в целом, поскольку активные упражнения должны способствовать развитию духа соревновательности. Его увлеченность показалась мне забавной и довольно необычной, поскольку эта сторона жизни меня лично никогда особо не интересовала. И хотя я был в неплохой физической форме, небеса меня благословили прекрасным сложением и, несомненно, самым надежным телом в истории человечества, я никогда не считал необходимым придерживаться какого–то режима. Единственное упражнение, которое я регулярно выполняю — пешие прогулки, ибо машина имелась у меня лишь однажды в жизни, и я так и не смог к ней приспособиться, а общественный транспорт я нахожу малоприятным.
Мы немного поговорили о Селин и нашем путешествии в Мадрид, не вдаваясь в подробности того, чем вызвана эта необходимость попытки восстановить супружеское единение, но он быстро потерял интерес к теме и за бренди снова ушел в свои мысли. Когда мы спросили о предмете его раздумий, он объяснил, что беспокоится насчет лекции, которую читает завтра в Сорбонне
[44]
.
— Это кульминация последних лет моей жизни, — сказал он, ненадолго отложив сигару и оживленно жестикулируя. — У меня есть идея, которую я хочу донести до людей завтра на лекции, и если ее хорошо примут, то я займусь самым необычным проектом в своей жизни.
Я с некоторым интересом посмотрел на него.
— Вы можете рассказать нам сейчас? — спросил я. — Или будете хранить секрет до завтра? Не забывайте, мы к этому времени будем уже на полпути в Мадрид и можем так ничего и не узнать.
— О, вы обязательно об этом услышите, Матье, — быстро сказал он. — Я не сомневаюсь в успехе. Разумеется, при условии, что и другие сочтут это хорошим замыслом. Понимаете… — Он склонился через стол, мы с Селин последовали его примеру, уместно образовав тройку заговорщиков. — Пару лет назад один из правительственных департаментов поручил мне изучить различные методики развития физической культуры с тем, чтобы пересмотреть учебный план спортивных занятий в наших школах. Задание было несложное, но оно увлекло меня, поскольку я всегда интересовался разнообразными способами сохранения здоровья, практикуемыми в различных странах земного шара. В итоге я исколесил всю Европу, познакомился с людьми, разделявшими мои воззрения, и в конечном счете пришел к тому, о чем и буду говорить завтра. К этой лекции. Вы, разумеется, наслышаны об Олимпийских играх?
Я посмотрел на Селин, которая, очевидно, ничего об этом не знала, и уклончиво пожал плечами.
— Я что–то слышал о них, — осторожно сказал я, поскольку мои познания в их истории и идеалах были весьма поверхностны. — Они проводились в Древней Греции, если я не ошибаюсь? Где–то за 100–200 лет до нашей эры?
— Почти, — улыбнулся он. — Вообще–то их начали устраивать примерно за 800 лет до рождества Христова, так что вы ошиблись всего на тысячу лет. А окончательно они прекратили существование примерно в IV веке, когда Римский император Феодосий I издал указ, запрещающий их проведение. — Его глаза оживились, он начал сыпать именами и датами. — Разумеется, Олимпиада не была полностью забыта за эти четырнадцать веков, — сказал он. Его эрудиция сияла и затмевала как наше невежество, так и наше присутствие за столом. — Вы, конечно же, знаете об играх по упоминаниям у Пиндара
[45]
. — Я не знал, но был готов принять это на веру. — Разумеется, о возрождении игр говорят уже давно. В Англии я познакомился с одним человеком, доктором Уильямом Пенни Бруксом — возможно, вы о нем слышали, — который основал Олимпийское общество Мач Венлока
[46]
. Оно привлекло некоторый интерес, но, по–видимому, финансировать эту идею никто не пожелал. Были и другие, разумеется, — Мутц, Куртиус, Заппас
[47]
в Греции. Но эти проекты не были международными и потому провалились. Вот об этом–то я собираюсь говорить завтра в Сорбонне. Я намерен предложить проведение современной Олимпиады с участием и финансированием многих стран; она станет не только триумфом личного мастерства и спортивных достижений, но также поможет объединить страны мира и стать основой позитивного сотрудничества. Матье, Селин, — тут он прямо засиял от возбуждения, — я собираюсь возродить Олимпийские игры.
