— Я просто хотел сказать: что бы ты к ней ни чувствовал, это не гарантирует, что она испытывает к тебе то же самое, вот и все. Может, она просто играет тобой. Ты для нее — как страховая сетка. Она знает, что может рассчитывать на тебя, не давая ничего взамен.
— Но что она может дать взамен? — в бешенстве спросил я, и он помедлил, прежде чем ответить.
— Ну когда ты последний раз проводил ночь в ее комнате, Мэтти?
Едва эти слова слетели с его губ, я нанес первый удар. Он быстро отступил, так что мой кулак просквозил мимо его лица, даже не коснувшись его. Он схватил меня за руку и хохотнул.
— Полегче, — сказал он, слегка обескураженный моей реакцией.
— Возьми свои слова обратно! — закричал я, покраснев — особенно после того, как он крепко ухватил мою правую руку и явно не собирался ее выпускать. — Ты ее не знаешь, так что возьми свои слова обратно.
Он оттолкнул меня, я споткнулся о корень и тяжело рухнул на землю. Мою спину пронзила боль и я застонал. Джек смотрел на меня, яростно пиная ногой землю.
— Посмотри, что ты натворил, — сказал он. — Я не хотел делать тебе больно, Мэтти. Я просто сказал что сказал, вот и все. Ни к чему все это.
— Возьми свои слова обратно, — повторил я, хотя находился не в том положении, чтобы указывать ему, но был готов подняться и броситься снова, если надо.
— Хорошо, хорошо, беру, — вздохнул он и покачал головой. — Но ты подумай, о чем я тебе сказал. Может, тебе это в чем–то поможет. Вот. — И он бросил в меня деревяшкой; я поднял ее и, посмотрев, наконец–то понял, что это. Он тщательно выдолбил полено изнутри, оставив рамку вокруг пустоты — в моей руке была прочная клетка. Это походило на какую–то головоломку или игрушку; я был зол на него за то, что он наговорил о Доминик, и эта неожиданная стычка меня очень расстроила. Мне хотелось продолжить наш разговор, убедить его в том, что она любит меня, но он уже направился к дому и через пару минут скрылся за холмом, оставив меня в одиночестве, с деревянной коробочкой в руках.
— Она меня любит, — пробормотал я, поднимаясь и отряхивая штаны.
Золотисто–коричневый песок под моими босыми ступнями — я погрузился в него так глубоко, что не мог пошевелить конечностями. Я откинулся на спину, и контуры тела отпечатались в песке, солнце обжигало мою кожу. Я только что выплыл из холодной воды, кожа была влажной, капельки беспорядочно стекали по груди, и ноги казались темнее от того, что волосы прильнули к коже. Я провел рукой по телу, наслаждаясь прикосновением к теплой коже — глаза закрыты от солнца, тело расслаблено. Я мог бы лежать здесь целую вечность, подумал я. Но вдруг моя рука сама собой поднялась и, странно изогнувшись, принялась трясти меня за плечо, вырывая из объятий сна.
— Матье, — говорила миссис Амбертон; спросонья ее необъятные формы, облаченные в ночную сорочку, показались мне адским видением. Я облизал губы, громко зевнул и в замешательстве уставился на нее. Что она здесь делает? — спросил я себя. Мне снился такой приятный сон. — Матье, — повторила она, голос ее стал громче, грубые пальцы трясли меня за голое плечо. — Поднимайся. С Тома неладно.
Глаза у меня открылись, я сел на кровати, тряся головой и неловко отбрасывая пальцами волосы с глаз.
— Что с ним неладно? — спросил я. — Что происходит?
— Он в кухне, — ответила она. — Поднимайся. Иди посмотри на него.
Она ушла, я кое–как выбрался из постели, поспешно натянул штаны и вышел из комнаты. Тома, которому недавно исполнилось восемь лет, сидел на коленях у мистера Амбертона в кресле–качалке перед камином и трагически стонал.
— Тома? — спросил я, наклоняясь к нему и кладя руку ему на лоб, чтобы проверить температуру. — Что с тобой?
— Пшёл, — прошипел он, отбрасывая мою руку. Глаза у него были закрыты, а рот широко открыт. Хоть я едва коснулся его лба, но успел почувствовать, какой он горячий, и удивленно посмотрел на миссис Амбертон.
— Он весь горит, — сказал я. — Что с ним, как вы думаете?
— Летняя лихорадка, — сказала она. — Я так и знала. Ему нужно просто перетерпеть это, вот и все. Но сейчас ему очень худо, верно? Ему б лечь в постель, а он не хочет.
— Тома, — позвал я, тряся его за плечо так же, как она будила меня, — пойдем, тебе нужно лечь. Тебе нездоровится.
— Я хочу Доминик, — внезапно заявил он. — Я хочу, чтобы она уложила меня в постель.
— Но ее здесь нет, ты же знаешь, — ответил я, удивившись, что он заговорил о ней.
— А я хочу! — завопил он так, что мы подскочили от испуга. Он был тихим ребенком, и подобным поведением никогда не отличался. — Я хочу Доминик, — повторил он.
— Думаю, тебе лучше сходить за ней, — сказал миссис Амбертон.
— В такое время? Да ведь сейчас час ночи.
— Он не собирается ложиться спать, пока ее здесь не будет, — раздраженно ответила она. — Я уже полчаса пытаюсь его уложить, а он все время требует ее. Просто скажи ей, что дело серьезное. Посмотри на него, Матье! У него жар. Ему нужно лечь в постель.
Я со вздохом кивнул, вернулся в комнату, оделся. Постель казалась такой теплой и манящей, жаль было покидать ее. Я натянул две рубашки и свитер, чтобы уберечься от холода, и вышел на улицу, замотав шею шарфом мистера Амбертона. А там поежился и задумался, как воспримет Доминик такой срочный вызов.
Том едва помнил свою мать. Ему было всего пять, когда Филипп убил ее, а к тому времени, когда он достиг сознательного возраста, мы уже были с Доминик. Она заботилась о нем, когда мы жили в Дувре, деля со мной обязанности, а днем, пока я добывал деньги на пропитание карманными кражами, оставалась его единственным защитником. Они были друзьями, они хорошо ладили, но ни мне, ни Доминик никогда не приходило в голову, что он видит в ней мать; и тут я понял, что меня он считает своим настоящим отцом. А с тех пор, как мы приехали в Клеткли, «мать» практически исчезла из его жизни. В самом деле, он видел ее лишь раз в неделю за обедом, они довольно часто встречались в деревне, но прежней близости уже не было. До сего дня я даже не задумывался о том, что он ни разу не был в Клеткли–Хаусе, где мы с Доминик трудились бо́льшую часть времени, и мне пришло в голову, что я практически ничего не знаю о том, как он проводит свои дни и чем их заполняет. Мистер Амбертон принял его в свою школу, он хорошо учился, но кто его друзья? Что его интересует, как он развлекается? Я ничего этого не знал. Мне стало совестно и жалко того, что в последнее время я совсем забросил брата.
У Доминик и Мэри–Энн была привычка на ночь оставлять боковую дверь на кухню незапертой, если вдруг кому–то хотелось выйти и вернуться, — было гораздо проще пройти так, нежели отпирать парадный вход. Шансы, что может вломиться ночной грабитель, были невелики: Клеткли — мирное местечко, да никто бы и не осмелился этого сделать, поскольку дом охраняли собаки, но я–то с ними был хорошо знаком.
Я свернул от конюшен к кухне, думая о Джеке, спящем в одной комнат наверху: ему снится, как он бежит отсюда, и позавидовал его целеустремленности. С удивлением я увидел, что в окне кухни горит свеча; мне показалось, что там кто–то есть, шаги мои сами собой стали тише. Я подошел ближе, чуть помедлил и заглянул внутрь. За столом сидели двое — я сразу же узнал Доминик и Ната Пеписа. Он склонил голову и взял ее за руку. Он почему–то дрожал.
