— Мам, ты не видела мою голубую блузку? С пуговицами на спине?
«Возможно, — возмущенно думала Исабель, — Эмма носит зубные протезы, и потому у нее ужасный запах изо рта. К тому же она холодна как рыба».
— В корзине для глажки, — ответила она дочери, — и, ради бога, не ори.
Она стояла, поправляя пряди, упавшие на лицо, слушая квакш и принюхиваясь к запаху пыльцы календулы на пальцах. Дар божий — подумала она, воображая нежные губы Эйвери, — все это божие дары.
Но этой ночью ей снился дурной сон. Ей снилась Эми — нагая, на поле, где было полно хиппи. И шла Эми к грязному пруду, где мужчина с длинными сальными волосами обнял ее, смеясь. Во сне Исабель бежала по полю и в бешенстве выкрикивала имя дочери. С криком она пробудилась, обнаружив у кровати Эми в рубашке.
— О, детка… — сказала Исабель, смущенная и все еще испуганная.
— Тебе приснился сон, — сказала Эми, и Исабель видела лицо дочери в свете, идущем из коридора, и ее длинное тело в белой ночнушке, склонившееся над кроватью. — Ты меня напугала.
Исабель села на кровати.
— Мне приснился кошмар.
Эми заботливо принесла из ванной стакан воды.
Исабель подоткнула одеяло под себя, думая, как хорошо, что ее дочка — милый ребенок, а не грязный хиппи из сна. Она помнила, что в миле от нее спит Эйвери Кларк. Но сама заснула с трудом. Не отпускало странное, неприятное чувство, будто непереваренное камнем давит в животе.
И Эми не могла заснуть тоже, но это было в порядке вещей, потому что она, улыбаясь, мечтала о мистере Робертсоне. Теперь они уходили в лес каждый день, оставляя машину под деревьями на старой лесной дороге.
Иногда они шли по тропе, держась за руки, иногда — врозь, но вскоре мистер Робертсон умолкал, они садились, прислонясь к серому обломку скалы, и он целовал ее лицо, а иногда, вдоволь наглядевшись на ее рот, он целовал ее в губы долгим и крепким поцелуем, и они тут же, не раздеваясь, ложились на землю, он сверху, одежда терлась об одежду, они прижимались друг к другу, а Эми, переполненная пением в теле, чувствуя влагу между ног и в корнях своих длинных волос, смотрела на голубые небеса сквозь кружева еловых веток или, качая головой, выхватывала взглядом танцующие головки лютиков.
И это было счастье — гладить приоткрытыми губами его лицо, так что ее локоны смешивались с его черными кудрями, или засовывать тонкие пальцы ему в рот и кончиками касаться десен — о, какое блаженство быть рядом с этим человеком.
Прошло несколько холодных ночей, потеплело, по утрам уже становилось жарко. Следующий день был еще жарче, с духотой. И еще хуже — следующий. А через несколько дней появился запах с реки. Небо было бледное, безразличное. Насекомые вились над мусорными баками в подернутом дымкой воздухе, будто у них не было сил приземлиться. Так началось самое жаркое лето в истории Ширли-Фоллс, но никто об этом еще не знал. Но никто особенно и не думал, разве что, поглядывая на свою одежду, люди говорили: «Эта парилка уже извела». Правда, у них имелись и другие заботы. Дотти Браун, например, лежала на больничной кровати (этажом ниже мисс Дейбл) после удаления матки, уставившись пустым взглядом в подвешенный к потолку телевизор, и была счастлива — в глубине души она боялась, что умрет. Но чувствовала она себя странно. На подносе у кровати стоял обед, теплая банка лимонада, расплавившийся шарик льда с лимонной добавкой и пластиковая тарелка с говяжьим бульоном, который напоминал застоявшееся средство для мытья посуды и от запаха которого бедную Дотти мутило. Она думала, что ее муж мог бы уже и появиться. Доктор сказал, что выпишет ее через несколько дней, как только у нее появится стул.
И Барбара Роули, жена диакона, раздражавшая Исабель в церкви и потом в магазине, теперь сама была раздражена. Ее лучшая подруга, тоже жена диакона Пег Данлап, вступила в отвратительную любовную связь с психиатром Джеральдом Берроузом, и теперь Барбара все чаще вынуждена была выслушивать излияния подруги. А сегодня в полдень эта женщина дошла до того, что сообщила, мол, ее внебрачные любовные занятия гораздо приятней исполнять в жару. «Когда его дочка забеременела, я боялась, что он бросит меня. Но вот поди же… — вздох облегчения. — Наоборот, ну, ты понимаешь, что я имею в виду».
Барбара сказала, что ей надо разморозить курицу, и бросила трубку. Она была безмерно оскорблена. Она понимала, что не бывает идеальных браков, что жизнь вообще не идеальна. Но ей так хотелось идеальной жизни и идеального замужества.
Последний день учебы пришелся на вторник, двадцать пятое июня.
Из-за жары учеников решено было отпустить на каникулы пораньше, и им было сказано, что при желании они могут надеть шорты, поэтому школу охватило праздничное волнение, подростки бегали по коридорам в майках, шортах до колен, многие в бейсбольных кепках или в козырьках от солнца. Ощущение было странное, будто это был выходной и школа открылась только для того, чтобы собрать вместе всех буйных городских подростков. Одни сидели на ступеньках у входа, другие улеглись на лужайке, подставляя лица солнцу, поджаривавшему их с белого неба.
Эми сильно отличалась от остальных, потому что этим утром Исабель не разрешила ей надеть джинсы, обрезанные ниже колен. Только голубые шорты, заказанные по каталогу «Сирс», получили бы ее одобрение, но Эми воспротивилась. Она надела белую блузку и бледно-лиловую юбку и чувствовала себя несчастной, по-дурацки одетой, тогда как все ее соученики ощущали себя свободными более, чем обычно, и даже чересчур. Когда старушка миссис Вилрайт пожелала классу приятного лета, почти никто не ответил. Школьники увлеченно хлопали жевательными резинками и громко переговаривались. Эми подумала, что все сразу помчатся праздновать, как только их отпустят. Что и случилось, когда мистер Робертсон объявил о роспуске, прошептав ей напоследок:
— Увидимся после школы.
Во время ланча она пошла со Стейси в лес на их обычное место. Стейси, нырнув в карман за пачкой сигарет, сказала:
— Черт, как я рада, что год закончился, что за глупая, затраханная школа.
Эми с сигаретой в зубах закручивала косу над вспотевшей шеей.
— Это лучше, чем работать со старыми пердуньями на фабрике. Я выхожу в понедельник.
— Ну, — сказала Стейси, — невезуха.
Но вообще-то планы Эми на лето были ей глубоко безразличны, она откинула голову, затянулась и сказала:
— Папаша опять чокнулся. Одно время он вел себя как человек, а теперь снова чокнулся.
— С чего это?
Воздух был неподвижен и горяч, как печка. Стейси пожала плечами.
— Кто знает, таким уродился. — Она попыталась обмахиваться сигаретной пачкой. — У беременных температура тела повышается на десять градусов. — Свободной рукой она вытерла пот со лба. — Он все время пишет статьи в журналы и всякое такое.
Эми кивнула, хотя понятия не имела, что за журналы и статьи Стейси имеет в виду.
