Код набирать не пришлось — подъездная дверь была гостеприимно распахнута. Кнопка седьмого этажа в лифте не работала, поэтому пришлось доехать до восьмого, а там уже спуститься этажом ниже.
Дверь открыла молодящаяся женщина лет шестидесяти в черном халате, расписанном красными и белыми иероглифами, но все равно не похожем на кимоно.
— Ну наконец-то! — выдохнула она. — Сколько же можно ждать!
— Двенадцать минут с момента вызова, — заметил Данилов, взглянув на часы. — Где больной?
— Там! — женщина махнула рукой в сторону одной из дверей.
Данилов вошел первым и увидел совсем не то, что ожидал. Впрочем, на «скорой» к неожиданностям привыкаешь быстро. На двуспальной кровати лежал и стонал мужчина, прикрытый простыней. В том месте, где полагалось быть детородному органу, простыня вздымалась ввысь, словно гора Килиманджаро посреди Африканского континента.
Диагноз был ясен с первого взгляда — оставалось выяснить нюансы.
Данилов присел на край кровати, достал из кармана тонометр, надел манжету на предплечье страдальца, отметив при этом, как тот стонет даже при незначительном движении руки, снял с шеи стетоскоп, надел его и, накачав в манжету воздух, измерил давление, оказавшееся совершенно нормальным — сто двадцать пять на восемьдесят.
Убрав тонометр обратно, он приподнял простыню и на сей раз увидел то, что и ожидал — синюшно-багровый вздыбленный член.
— Папаверин? — на всякий случай уточнил он у смутившегося мужчины.
— Да, — негромко ответил он.
— Сколько ампул?
— Три.
— Сразу?! — не поверил Данилов.
— Нет, — мужчина попытался было отрицательно помотать головой, но тут же застонал от боли, — за ночь. В три захода.
— Ну зачем же вы так, — мягко укорил Данилов. — Сопутствующие заболевания есть?
— Нет.
— На что-нибудь еще жалуетесь?
— Нет, только на боль во всем теле.
— Это закономерно. Сами пытались как-то выйти из создавшегося положения?
— Лед прикладывал. Не помогло, — страдалец покосился на Веру, с невозмутимым видом стоявшую около раскрытого ящика с медикаментами в ожидании докторских указаний, и добавил: — Только что другое отморозил…
— Аллергия на лекарства есть?
— На пенициллины.
— Анальгин с двумя миллилитрами димедрола внутримышечно, — распорядился Данилов. — Эдуард Сергеевич, сходите за «мягкими» носилками.
«Мягкие», или если правильно — плащевые носилки, они же — «сопли», используются в тесных помещениях и домах без грузового лифта, короче говоря, там, где с обычными носилками пройти нельзя.
— Петровича звать? — уточнил Старчинский.
— Обойдемся, — на вид госпитализируемый весил не больше, чем семьдесят килограммов. — Собирайтесь в больницу, брюки можете не надевать. Просто возьмите их с собой. И не забудьте паспорт и полис.
— А дома нельзя ничего сделать, доктор? Я заплачу.
— Разве что только отрезать, — совершенно серьезно ответил Данилов, наблюдая за тем, как ловко Вера делает укол, попросив больного слегка повернуться к ней боком. — Но потом все равно придется ехать в больницу.
— Катя! — громко позвал мужчина. — Помоги мне собраться!
Выгрузка больного из дома прошла незаметно — видимо, все соседи уже разошлись по своим делам, и подъезд с прилегающими окрестностями был безлюден. Зато в приемном отделении больницы пациент с приапизмом произвел такой фурор, что Данилов на свой страх и риск запихнул каталку в свободную смотровую, не дожидаясь указаний больничного персонала, и отправился на поиски дежурного по приемному врача. У «тела» остались Вера и Эдик.
Доктор нашелся прямо в коридоре, возле туалета, где он беседовал с пожилым мужчиной восточной наружности. При появлении Данилова беседа тут же закончилась рукопожатием, после которого правая рука доктора на секунду сунулась в карман, явно пряча полученное.
Минутой позже Данилов нажал на наладоннике кнопку, извещая диспетчера о том, что он освободился, после чего сразу же был послан в «узбекскую гостиницу» у станции метро «Рязанский проспект».
С этим местом у Данилова были связаны самые плохие воспоминания. Именно здесь, в здании гостиницы, некогда принадлежавшей Академии наук Узбекской ССР, молодой доктор Данилов получил на вызове по голове обрезком водопроводной трубы от впавшего в психоз эпилептика-китайца, к которому соотечественники, проживавшие в том же номере, вызвали «скорую помощь». Повод был стандартным и не вызывал опасений — «мужчина тридцать лет, болит живот». Данилов (он в тот день работал один, без фельдшера) нашел нужный номер, постучался, дверь тут же распахнулась и… больше он ничего не помнил.
Из нейрохирургического отделения сто пятнадцатой больницы он вышел через месяц с противным диагнозом «Посттравматическая энцефалопатия» и памятью о произошедшем в виде мучительных головных болей, возникающих как по любой пустяковой причине, так и без таковой.
Таблетки и уколы снимали боль плохо.
— Что вы хотите? — разводили руками невропатологи. — Скажите спасибо, что не стали идиотом. После тако-о-ой травмы, — глаза всех невропатологов в этом месте становились круглыми, — головные боли — это пустяк.
Данилов обязательно сказал бы незнакомому китайцу спасибо, но тот, убоявшись последствий своего поступка, сбежал и пропал навсегда. Редкие встречи с сотрудниками милиции постепенно сошли на нет. Удалось установить лишь то, что пресловутый китаец страдал припадками, по описанию похожими на эпилептические, и что в тот злосчастный день он перенес очередной припадок, после которого «стал странно себя вести».
На полученную страховку (все врачи «скорой помощи» в обязательном порядке застрахованы от несчастных случаев) Данилов купил крутые кроссовки, чтобы бегать по утрам и тем самым поправлять пошатнувшееся здоровье, но если работаешь на «скорой» на полторы ставки с графиком — «сутки через двое», то бегать, в сущности, нет времени. В день выхода на сутки утомляться рано поутру глупо — надо беречь силы для работы, после суток уж совсем не до бега — выспаться бы, а в единственный «нормальный» выходной между двумя дежурствами, когда ты выспался и пришел в себя, бегать почему-то совершенно не хочется.
Кроссовки, впрочем, пригодились на работе. Удобные, легкие, ноги в них не уставали совершенно. Оценив преимущества подобной обуви, доктор Данилов забыл про собственное, вынесенное из института убеждение, гласящее, что доктор всегда должен быть в костюме, при галстуке и в обуви классического фасона и непременно черного цвета. К ужасу матери (которая ужасалась всему, что шло вразрез с ее мнением) он начал носить кроссовки, джинсы, спортивные рубашки и просторные бесформенные свитера.
— Ты так опустился на этой своей «скорой», Володя, — качала головой Светлана Викторовна. — Брал бы пример с Игоря…
