— Подняли! — скомандовал Данилов.
Черный пакет разъехался посередине, явив взорам обнаженное тело – мужское, с однозначным первичным половым признаком.
— Погоди-ка, — Данилов опустил труп обратно на каталку и обернулся к укурку, который как раз собирал бумажки, разлетевшиеся по асфальту. — Так это же мужской труп.
Он забрал у парня промокшие документы и сличил данные с клеенчатой биркой, болтавшейся на правом запястье покойника.
Направление было выписано Тимошиной Агриппине Кондратьевне, семидесяти двух лет от роду, а на носилках, если верить бирке, лежал Палильский Михаил Александрович, одна тысяча девятьсот шестьдесят второго года рождения.
— Ты трупы перепутал, мудила! — в сердцах высказался Данилов. — Давай быстрей сюда Тимошину и убирайся к чертовой матери!
Дождь усилился.
— Я сейчас найду, — водитель выключил зажигание, вылез и подошел к Данилову. — Разрешите.
Вначале он с помощью охранника перегрузил труп с каталки в машину, а затем потянул на себя другой, лежавший в соседней секции.
— Помогите, — попросил он Данилова и Сашу.
Укуренный фельдшер стоял сбоку и наблюдал за процессом. Правда, уже не улыбался – сказывалось отрезвляющее действие свежего воздуха и холодного дождя.
— А это точно наша? — ворчливо спросил Данилов. — Может, сверим сначала?
— Ваша, ваша, — заверил водитель. — Один женщин, другие три мужичины. Достанем и проверим.
Водитель дело говорил: невозможно было прочитать написанное на бирке, пока труп лежал в секции. Данилов помог переложить труп на каталку и развернул пакет. Тело оказалось женским и каким нужно: на бирке восхитительным каллиграфическим почерком было выведено «Тимошина Агриппина Кондратьевна».
— Разобрались наконец, — констатировал Данилов. — Спасибо.
— Пожалуйста, не жалко, — ответил водитель, захлопывая дверцы.
Фельдшер молча уселся на переднее место.
— Вот урод! — покачал головой охранник, берясь за ручки, каталки. — Это же надо так отличиться.
— Я тоже хорош, — улыбнулся Данилов. — Надо было сразу свериться. Обошлось бы без пререканий.
— Привыкнешь еще, — обнадежил охранник. — На автомате будешь все делать.
— Да у меня вообще-то нет такой цели, — привыкать к роли дежурного санитара морга Данилову совсем не хотелось.
Сгрузив труп в хранилище, Владимир вернулся в приемную и аккуратно разложил сопроводительные документы на столе.
— До утра высохнет, — обнадежил охранник. — Все будет путем. Это вот когда родственникам чужой труп выдадут, а те его заберут – тут, конечно, визг до небес стоит.
— А разве такое бывает? — Данилову доводилось слышать подобные истории, но он всегда считал их выдумками. — Родственники же не слепые.
— Не слепые, — согласился охранник. — Но смерть меняет людей, да и приезжают забирать не всегда самые близкие. Иной раз является какая-нибудь седьмая вода на киселе. А некоторые вообще смотреть на покойников боятся. Один случай в мое дежурство был – выдали бабульку, да не ту. Только в крематории ошибку обнаружили.
— Вернули?
— Вернули, со скандалом. А тут уже другие скандалили, той покойницы родственники. Им тоже не ту вынесли, но они сразу заметили, что это не та, и говорят – а где та, а им говорят, что та не та…
— Ты еще не запутался? — улыбнулся Данилов. — Спать пора.
— Пора, — согласился Саша. — Чувствую, что после такой катавасии нас до утра никто не побеспокоит.
— Сплюнь, — попросил Данилов, но охранник напророчил верно – до утра больше никого не привозили. Лишь одновременно с приходом Валеры бригада «скорой помощи» привезла труп мужчины, умершего у них в машине, но это Данилова уже не касалось.
Глава шестая
Подозрения
— Тут он открыл глаза и возвел их к нерадостному, уходящему в темь потолку покоя. Как будто светом изнутри стали наливаться темные зрачки, белок глаз стал как бы прозрачен, голубоват. Глаза остановились в выси, потом помутнели и потеряли эту мимолетную красу
[1]
. Подумать только – как точно, как образно и вместе с тем как уважительно Михаил Афанасьевич пишет о смерти!
У доцента Кислой был свой пунктик: смерть и все, что с ней связано.
— Лариса Александровна – человек своеобразный и увлекающийся, — однажды сказал о ней заведующий кафедрой.
Доцент Кислая могла ответить на звонок по мобильному посреди занятия или даже собрания. Спокойно, не понижая голоса, сказать «Да, я слушаю», а дальше – что-нибудь неуместное:
— Маша, это же так здорово, когда у тебя есть человек, с которым можно не притворяться, а просто быть самой собой! Без стремления казаться лучше. Вести себя, как тебе хочется, говорить, что хочется, ходить перед ним в футболке и стоптанных тапочках, есть курицу руками…
Никому другому не было позволено так себя вести; но Кислую не одергивал никто, даже заведующий. Не потому, что любили, а потому, что знали: это бесполезно. Лариса Александровна будет хлопать чрезмерно накрашенными ресницами, пожимать плечами, смотреть умоляюще, но разговор доведет до конца. Как и все прочие свои затеи. Обделив эту достойную женщину здравым смыслом, природа наделила ее великим упорством. Именно колоссальное упорство превратило тихую скромницу в доцента кафедры патологической анатомии.
Кислую Данилов невзлюбил сразу, потому что во время ее занятий у него обязательно начинала болеть голова. Он не знал, что было тому виной: то ли визгливый голос Ларисы Александровны, то ли ее личная энергия, то ли разнообразная ерунда, которую она говорила и вытворяла во время занятий, — но от головной боли, возникающей на ее лекциях, не помогали даже таблетки.
Но сегодня голова у Данилова болела из-за Елены, из-за того, как вела себя его драгоценная гражданская супруга.
Нет ничего странного в том, что люди годами живут вместе без соответствующих печатей в паспортах. Как говорится – не в документах дело, а во взаимопонимании. Но когда женщина, уже одобрявшая идею похода в ЗАГС, вдруг говорит: «А что это изменит? Сейчас совсем нет времени. И вообще, давай не будем торопиться», это настораживает и заставляет серьезно задуматься.
Вдобавок женщина, которая всегда жаловалась на усталость от своей ответственной службы (а заведовать подстанцией и впрямь нелегко), внезапно приобретает вкус к регулярным встречам с подругами вечером после работы. Приходит не слишком поздно – ведь дома ее ждет ребенок, а иногда и муж, пораньше вернувшийся с подработки. О встречах ничего не рассказывает, ограничиваясь дежурной фразой вроде «почесали языки и разбежались». И снова курит, несмотря на то, что расставалась с этой привычкой по своему собственному почину и продержалась несколько месяцев.
