Он потянулся на диване, взял лежавшие на табуретке сигареты, закурил и посмотрел на часы. Рабочий день в банке уже начался. Алексей вяло пожал плечами: ну и что с того? Подумаешь, работа... Работа — не волк, тем более такая работа, как у него в “Казбанке”. Что есть он на своем рабочем месте, что нет его — разница невелика. Вот только непонятно было, почему это будильник не сработал. Он что, забыл его включить?
Не выпуская из зубов сигарету, он потянулся за будильником, но сонная пелена в мозгу уже рассеялась, и Мансуров вспомнил, что у него сегодня выходной. Казаков, надо отдать ему должное, умел-таки зарабатывать деньги, и его банк работал без выходных, а служащие отдыхали по скользящему графику. Некоторые были этим недовольны — например, семейные люди, у которых выходные не совпадали с нормальными — человеческими выходными, субботой и воскресеньем. Мансурову же было все равно, когда отдыхать, да он и не отдыхал, не до отдыха ему было...
Он посмотрел на компьютер. Машина тихонько жужжала, красный огонек индикатора вспыхивал и гас, сигнализируя, что компьютер включен и находится в режиме ожидания. Машина ждала, когда же он наконец встанет с дивана и примется за работу. Если бы серый жестяной ящик умел удивляться, сейчас он, наверное, был бы удивлен: начало одиннадцатого, день на дворе, а к нему никто не подходит!
Мансуров сунул в пепельницу окурок и сейчас же закурил новую сигарету. Вставать ему не хотелось, и браться за работу тоже — впервые, наверное, за последние пять или шесть лет. Устал он, что ли? Да нет, пожалуй, дело было не в усталости. Алексей вдруг поймал себя на том, что испытывает почти суеверный страх перед собственным компьютером. Внутри этой штуковины лежало величайшее открытие всех времен — если, конечно, Мансуров не ошибся и верно оценил то, что видел. Это был ключ к безграничной власти над природой, нужно было только найти замочную скважину, к которой он подходил. Вот этим, строго говоря, Мансурову и предстояло заняться. На поиски могла уйти вся жизнь, и это пугало.
“Ничего, — подумал он. — Когда я начинал искать коэффициент, тоже казалось, что поискам не будет конца и что они никуда меня не приведут. Теперь коэффициент найден, а жизнь по-прежнему впереди, и нужно искать применение своей находке. Биржа — ерунда, детские игрушки, да и времени она теперь почти не отнимает, компьютер справится с этим делом сам, без моего вмешательства. А мне снова нужно думать, ломать голову над программами... А главное, непонятно, с чего начать. Начинать нужно с чего-то такого, что легко поддается учету и статистике и вдобавок не является секретом, государственной и военной тайной. С чего-то доступного надо начинать и в то же время глобального... С погоды, например. Достать данные метеонаблюдений за последние, скажем, сто лет, наверное, не так уж и сложно. Систематизировать их, обработать, установить закономерности, вывести универсальную формулу и подставить в нее коэффициент... До власти над климатом, конечно, далеко: погода — это не биржа, тут одним компьютером не обойдешься... А с другой стороны, почему бы и нет? Откуда я знаю, как устроен этот мир? Никто этого не знает... А вдруг достаточно ничтожного толчка, чтобы в другом месте, на противоположном конце земного шара, разразилась страшная буря?”
Он встал с дивана и, дымя сигаретой, направился в ванную. По дороге его босая нога запуталась в чем-то влажном, и, посмотрев вниз, Мансуров увидел одежду, в которой был вчера на Ленинградке, — старые джинсы, серую рубашку и кепи с длинным козырьком. Он брезгливо поморщился, наклонился и, скомкав грязные тряпки, отнес их в мусорное ведро. Стирку он возненавидел с тех пор, как ему пришлось в течение года ухаживать за прикованной к постели матерью. Это было настолько отвратительно, что Алексей даже теперь, вспоминая о той поре, не мог сдержать дрожи омерзения. К счастью, сейчас его финансовое положение сделалось таково, что ему было проще купить новые тряпки, чем возиться со старыми.
Он умылся, оделся и первым делом вынес мусор. Допивая утренний кофе, Мансуров с раздражением думал о том, сколько в человеческой жизни лишнего и ненужного. Жизнь коротка, и половину драгоценного времени приходится расходовать на всяческую ерунду, начиная со сна и приема пищи и заканчивая общением с совершенно ненужными, неинтересными тебе людьми.
Тем не менее завершить свои дела ему все-таки следовало. Не имело никакого смысла садиться за работу, пока продолжала висеть необходимость поездки в институт Склифосовского. Да и вообще, в голове у него сейчас была такая каша, что ни о какой работе не могло быть и речи. И, как назло, такое вот нерабочее настроение случилось именно в выходной день!
“А может, это и к лучшему, — подумал он, заваривая себе еще одну чашку кофе. — Когда я работаю, то ни о чем другом не могу думать. Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не знаю... Наверное, это у всех людей так, особенно у тех, кто работает головой. Когда мозги загружены до предела, любой внешний раздражитель вызывает... раздражение, да. На то он и раздражитель, чтобы раздражать. И чтобы не раздражаться попусту, я непременно выкину из головы и Склиф, и эту проститутку, и ее дружков. Буду сидеть и работать до тех пор, пока эти мордатые выродки не ввалятся ко мне в квартиру и не начнут, пугая ножом, требовать, чтобы я сделал их богатыми... Нет, за работу садиться рано, мне еще очень многое нужно обдумать. Увы, увы...”
Мысль о бандитах, которые могут ввалиться в квартиру, неожиданно показалась ему интересной. Раньше ничего подобного Мансурову в голову не приходило, да и сейчас он не очень-то верил, что его смогут найти. Адреса его запасных нор никому не были известны, и он не оставлял за собой никаких следов. Или все-таки оставлял?
С некоторых пор Мансуров начал чувствовать себя так, словно ступал по тонкому, прогибающемуся под его весом озерному льду. Озеро было большое, конца-края не видать, и он, Алексей Мансуров, ушел уже очень далеко от берега — так далеко, что о возвращении нечего было и думать. Противоположного берега не было видно, а лед делался все тоньше, под ногами трещало и скрипело все громче, все пронзительнее, и Мансуров знал, почему это происходит. Если бы дело было только в математике, с ним бы не случилось ничего страшного — в мире чисел и графиков он был как дома. В самом начале, когда он только затевал свое исследование, делал первые шаги прочь от берега, все было тихо и спокойно. Никто за ним не гнался, никто не разыскивал его, и принимаемые им меры предосторожности — все эти запасные квартиры, компьютеры, собранные из старого хлама, которому место разве что на свалке, ночевки каждый раз на новом месте — казались ему тогда излишними.
Тогда, в самом начале, он мог позволить себе такую роскошь, как вера в собственную неуязвимость. А почему бы и нет? На начальном этапе своей работы он действительно имел дело только с числами и графиками, а они, как известно, не кусаются. Наверное, если бы не та минутная слабость, когда он перебрал шампанского и расхвастался перед наемной девкой, все и сейчас было бы как раньше. Но с того момента, как в игру вступили другие люди, Мансуров потерял уверенность в том, что все делает правильно. Да и откуда ей было взяться, этой уверенности? Его равнодушие к людям, как любая медаль, имело обратную сторону. Алексей Мансуров не знал людей, не понимал их и не умел ими манипулировать. Одно стало ему понятно в последнее время: тот, кто сам не манипулирует окружающими, очень быстро становится объектом манипуляций. И существует единственный способ этого избежать: оставаться невидимым. А его угораздило выбраться из укрытия и во всеуслышание объявить: вот он я! Первый заместитель Господа Бога, прошу любить и жаловать...
