— Метила в рай, а попала хрен знает куда!
Какой город она имела в виду под раем — Москву или Париж, оставалось тайной. Вполне возможно, что это было какое-то воображаемое место, возвышенный и недостижимый идеал.
Вера была местной, «монаковкой в сто седьмом поколении», как сама выражалась, в общежитии жила из-за напряженных отношений с родной матерью, которую иначе как ведьмой и не называла.
В больнице Данилов с удовольствием общался с Надей и Верой, а в общежитии сводил общение к минимуму, не желая участвовать в постоянных пьянках, которым обе женщины предавались не с упоением, а с каким-то остервенением, словно пытаясь утопить в водке свою неустроенность и неприкаянность. А может, и не словно, а на самом деле пытались — где ж его, горе горькое, топить, как не в водке? В воде горе не тонет — сразу же всплыть норовит.
Любителем «Йе-йе-йес» и прочей иностранной музыки в диапазоне от Армстронга до «Disturbed» был сорокалетний фельдшер местной «Скорой помощи» Константин Конончук, переселенец из Симферополя. Он неизменно ходил в увешанной металлом рокерской косухе, кожаных штанах и ботинках-гадах. В зависимости от погоды менялся прикид, надеваемый под косуху. Вариантов было три: концептуально драная черная футболка, черная фланелевая рубашка или черный свитер с обрезанной горловиной. Длинные, уже начавшие седеть волосы Конончук связывал аптечной резинкой в конский хвост. Был у него и металлический перстень с черепом, который Конончук называл Яшей.
— Я как увидел тебя, сразу понял — наш, «скоропомощник», — сказал Конончук Данилову при знакомстве.
— Что, до сих пор на лбу цифры 03 проступают? — пошутил Данилов.
— Впечатление такое сразу складывается. — Конончук не стал вдаваться в подробности, только добавил: — Для сведущих людей, конечно.
Работа на монаковской «Скорой» была такой же ударной, как и во всем местном здравоохранении. Конончук дежурил сутки через сутки.
— Как тебе удается постоянно выдерживать такой ритм? — спросил Данилов.
Одно дело отдежурить сутки через сутки пару недель, месяц, другое дело — работать подобным образом все время.
— Да так и удается, — пожал плечами Конончук, — концы у нас длинные — поспать можно, пока едешь. Ночью тоже немного придавить получается, так что день работаю, день гуляю, а не отсыпаюсь. Вполне нормальный график, пока не достает. Деньги нужны: не всю же жизнь в общежитиях и на съемных квартирах жить.
— А что не в Москве? — спросил Данилов. — Там же заработки больше и места на «Скорой» всегда есть.
— Нельзя мне в Москву, — веско сказал Конончук. — То есть можно, но на «Скорую» мне путь заказан. Больше не возьмут…
— Так ты в Москве скорил? — оживился Данилов. — А на какой подстанции?
— На двенадцатой, в Мневниках. Недолго, правда, полгода.
— Если не секрет, то что же ты такого натворил, что тебе теперь путь заказан?
— Никакого секрета: я самого Сыроежкина принародно на три веселые буквы послал…
Среди заместителей главного врача московской «Станции скорой и неотложной медицинской помощи» Валерий Иосифович Сыроежкин считался главным, первым заместителем, правой рукой, ведавшей общей организацией и кадрами. Он был коварен, злопамятен и очень любил власть. У Данилова он ассоциировался с кардиналом Ришелье, не с настоящим, о котором Данилов почти ничего не знал, а с книжным, из «Трех мушкетеров».
— Ого! — оценил Данилов. — Вот это, я понимаю, героизм! А за что?
— За вредность! — буркнул Конончук, но историю все же рассказал.
История была старой, как сама московская «Станция скорой помощи», недавно отметившая свое девяностолетие. Пожилая женщина поехала сопровождать в стационар своего мужа в больницу № 136, возле которой ночью ездят одни лишь машины «скорой помощи». Зима, гололед, половина третьего ночи, идти до оживленной трассы, где можно поймать машину, далеко, и по темноте страшновато.
— Бабка попросила подкинуть ее до проспекта, нам было по пути, как тут отказать? Ночь же, и старуха вся на нервах… Ты бы не подвез?
— Подвез бы, — ответил Данилов. — Что там…
— Ну, и мы решили подвезти. А на воротах нас линейный контроль тормознул… — Конончук вздохнул. — В общем, бабка поковыляла на своих двоих, то есть — на троих, она с палочкой была, а мы получили свое утром на подстанции, потом поехали получать на Центр. Не знаю, что у них там было — делать нехрена или какой-нибудь месячник борьбы с извозом, но отвели нас с доктором к Сыроежкину. Там у него целая комиссия сидела. Он стал на нас орать. Сначала на обоих скопом — извозчики, стяжатели и тому подобное, потом перешел на личности. Проехался по врачу, нормальному, надо сказать, мужику… Доктор Сычужников, не знаешь случайно? Нет?
Данилов наскоро порылся в памяти, но врача с такой фамилией не вспомнил и отрицательно покачал головой.
— Ну, а мне он сказал, что я есть классический пример народной мудрости: волос длинен, да ум короток. И еще усмехнулся так гадко-гадко. Я ему на это ответил, что эту мудрость придумали в утешение лысым…
Сыроежкин был лыс. Не как колено, но близко к тому.
— …Он вспылил и начал орать, что таким идиотам, как я, не место на «Скорой»! Ну, я его и послал.
— А потом?
— Он поперхнулся от неожиданности, а я не стал дожидаться продолжения, повернулся и ушел. Назавтра, правда, пришлось снова прийти на Центр, за трудовой книжкой. Но уже не к Сыроеге, а к какой-то тетке. Уволили меня по инициативе администрации за грубое нарушение трудовых обязанностей. Я так и не понял, за что именно меня уволили — за старуху или же за посыл с уходом.
— За последнее, однозначно. — Данилов усмехнулся, представив себе всю эту кульминацию. — За постороннего в машине никогда больше строгача с занесением не давали, а у вас еще и смягчающие обстоятельства были. Ночь, гололед, старуха на трех ногах… А послать Сыроежкина в глаза, да при свидетелях, — это настоящий акт гражданского мужества!
— Глупость, а не акт, — поправил Конончук. — Я его словами послал, а он меня делом — вышиб со «Скорой», да еще и со статьей в трудовой книжке. Я потом в Химки совался на «Скорую», в Дмитров, в Солнечногорск — нигде меня не брали. Только здесь вот взяли. А что тут смешного?
— Ничего. — Данилов погасил улыбку. — Просто я тоже со статьей в трудовой книжке. Только история у меня другая…
— Итог-то все равно один — оба здесь оказались! — Конончук хлопнул Данилова по плечу и потребовал: — Расскажи!
Данилов рассказал все, как было, только попросил, чтобы история не пошла гулять дальше по Монакову.
— Мы практически одинаково смотрим на мир, — резюмировал Конончук. — Это приятно.
— Единомышленника встретить всегда приятно, — ответил Данилов.
Чуть позже выяснилось, что Конончук любит не только рок, но и классику и даже окончил музыкальную школу по классу фортепиано.
