— Что там?
— Женщина семнадцать, болит живот.
— В наше время в семнадцать лет мало кто женщиной считался, — заявил Петрович.
— Это смотря какой смысл вкладывать, — ответил Данилов.
* * *
«Псих» Игорь Иванович оказался последним из тех, кому во время дежурства снималась кардиограмма. После школьницы с аппендицитом Данилов выехал на ножевое ранение, за которым последовало отравление таблетками. После отравления была перевозка двухнедельного младенца из родильного дома в сто тринадцатую больницу, затем — почечная колика, после колики — битый алкаш на станции метро «Рязанский проспект», после алкаша — парнишка шестнадцати лет с сотрясением головного мозга. Последним вызовом оказалась доставка больного с гемофилией, порезавшего руку во время приготовления завтрака, в стационар…
— Вова, а где кардиограф? — поинтересовался доктор Могила, принимая у Данилова смену.
— В машине, — ответил Данилов, помня, что, возвращаясь от «психа» Игоря Ивановича, он закинул кардиограф в салон.
— Там нет, я смотрел, — Могила не шутил, он вообще был не из тех, кто любит шутку.
— Ты хорошо смотрел? — уточнил Данилов.
— Я трезвый! — обиделся Могила. — Хочешь — пойдем и посмотрим вместе.
Посмотрели вместе и не нашли кардиографа.
— Что за херня! — в сердцах высказался Данилов. — Погоди, посмотрю в комнате отдыха.
Была еще надежда, что во время одного из заездов на подстанцию он «на автопилоте» утащил кардиограф с собой.
Кардиографа не оказалось ни в одной из комнат отдыха, ни в туалете, ни на кухне, ни в диспетчерской…
— Петрович, ты кардиограф из салона не забирал? — заглянув в водительскую, спросил Данилов.
— Бог с тобой, — ответил Петрович. — Зачем мне кардиограф?
— Тогда куда он делся?
— А я почем знаю? — развел руками Петрович.
Ничего не поделаешь — пришлось Данилову идти к заведующей и признаваться в потере кардиографа.
— Еще один выговор, — нахмурилась Елена Сергеевна. — Не много ли, Владимир Александрович?
— Как есть, — пробурчал Данилов.
Он ожидал несколько иной реакции. Ожидал сочувствия, понимания, может быть — предложения вызвать милицию и разобраться… Вместо этого он услышал очередной упрек. Можно подумать, что он сам у себя украл этот чертов кардиограф, будь он неладен. Ни к чему было поминать выговор, хотя и ясно, что при потере кардиографа без выговора не обойтись.
— Идите, Владимир Александрович, — вздохнула заведующая.
Если бы Данилов сейчас вспылил, обозвал бы ее дурой или еще как-нибудь, стукнул бы кулаком по столу или в другой форме выразил свое возмущение, то, возможно, она повела бы себя иначе… Но Данилов повернулся и, не сказав больше ни слова, вышел из кабинета заведующей.
То ли признавая свою вину, то ли ставя себя выше обстоятельств.
Вовка Данилов всегда был гордым. Это запомнилось Елене Сергеевне еще со студенческой поры. С возрастом он ничуть не изменился. Что ж — тем хуже для него.
— Владимир Александрович, а может, заявление в милицию написать надо? — предположила Вера.
— Да ну! — отверг Данилов. — Что я им скажу? Что не знаю, где пропал кардиограф — в одном из шести стационаров, где мы были, или на подстанции… Все равно — получу выговор и буду ежемесячно выплачивать по пятьсот рублей.
— Если не по тысяче, — вздохнула сердобольная Вера.
— Да хоть бы и по тысяче! — разозлился Данилов. — Снявши голову по волосам не плачут! И вообще — хватит об этом! Пропал кардиограф — ну и ладно! Выплачу, не в первой!
Данилов уже выплачивал из зарплаты за плащевые носилки и за украденный аппарат искусственной вентиляции легких. Правда, выплачивал без выговоров — прежний заведующий избегал «лепить» подчиненным выговоры. То ли жалел, то ли ленился.
— Второй выговор за месяц — это круто! — посочувствовал Данилову доктор Федулаев. — В моей практике подобного не было…
— А в моей будет, — ответил Данилов. — Как бы еще третий не огрести…
Третий выговор в течение года означал автоматическое увольнение со «скорой». Преимущественно — по инициативе администрации, говоря в просторечии — «по статье».
— Ты уж постарайся, — сказал Федулаев.
— Если бы от меня что-то зависело, — усмехнулся Данилов. — Судьба!
— Судьба — понятие относительное! — заметил Федулаев. — Вспомни Валеру Маркова.
Валера Марков был легендой шестьдесят второй подстанции. Фельдшер, ухитрившийся за неделю «словить» три «строгача».
Первый выговор Валера получил за курение в машине — неудачно нарвался на линейный контроль. Через день, выйдя на полусутки, он сгоряча нахамил Казначеевой, обозвав ее «старой сукой». Просто «суку» Надежда, может быть, и стерпела бы, но «старую» — никогда. Она тут же написала докладную на имя заведующего подстанцией, и Валера огреб второй выговор. Это печальное обстоятельство расстроило его настолько, что после первого вызова он попросил водителя Толика Бурчакова тормознуть у магазина, где купил бутылку водки и булочку с изюмом. Ополовинив в машине бутылку, Валера закусил булочкой и отправился на следующий вызов — в педагогический колледж, где одной из преподавательниц поплохело во время практического занятия. Нетвердая походка, заторможенная речь и запах спиртного, исходящий от Валеры, побудили директора колледжа сразу после убытия «скорой» позвонить на «ноль три» с жалобой. Центр, как всегда, оказался на высоте, выслав на подстанцию линейный контроль. Бедный Валера огреб третий выговор и вылетел со «скорой» с подпорченной трудовой книжкой. Спустя полгода Данилов случайно встретил его на вещевом рынке, где Валера подвизался в охранниках.
— Ночами я теперь сплю, — похвастался Марков, — дома или на работе, а денег получаю вдвое больше прежнего! И никаких госпитализаций, носилок и уколов!
— Не скучаешь? — поинтересовался Данилов.
— Смотря по чему, — пожал плечами Валера. — По людям — скучаю, по работе — нет.
На подстанции Валеру помнили в первую очередь благодаря его любимому выражению — «все было так хорошо, пока не стало так плохо»…
— Я заработал второй выговор, — сообщил Данилов матери, вернувшись домой. — И вдобавок у меня будут вычитать из зарплаты за утерянный кардиограф — дрянную машинку, которая перед выдачей записи всякий раз думала не менее сорока секунд.
— Чего еще ожидать от вашей конторы? — Светлана Викторовна сделала неопределенный жест рукой. — Можно подумать! Поговорил бы с Игорем — вдруг он пристроил бы тебя на хорошее место.
— А что ты считаешь «хорошим местом»? — спросил сын, намазывая хлеб маслом.
— Ну не знаю… — замялась мать. — Наверное то, где спят ночами, не воруют друг у друга кардиографы и не имеют дела с придурками. Такое место, где желания совпадают с возможностями, и вообще…
