Причин могло быть сколько угодно, от банального адюльтера до принадлежности господина Корнеева к какой-нибудь преступной группировке, и, поразмыслив, Становой решил раньше времени не забивать себе голову посторонними вещами.
Далее инженер Корнеев рассказал, что вчера инструктор Гургенидзе покинул базу, намереваясь выяснить причину, по которой пересох протекавший поблизости ручей. По словам Корнеева, Гургенидзе был встревожен: ручьи не пересыхают ни с того ни с сего, особенно когда кругом уже целый месяц льют проливные дожди.
К вечеру Гургенидзе не вернулся, и Корнеев отправился на поиски приятеля. Его новая знакомая увязалась с ним, решив, что ночная прогулка по горам может оказаться довольно романтичной. Затем в горах прозвучала серия взрывов…
— Взрывов? — перебил рассказчика Становой. — Вы уверены, что это были именно взрывы? Ведь вчера здесь, кажется, была гроза…
— Как вам будет угодно, — с холодной вежливостью ответил Корнеев. — Возможно, это были не взрывы, а удары грома. Но при этом я не заметил ни одной молнии. А сразу же после этих… гм… звуков сверху пошел сель.
— То есть, вы хотите сказать, что кто-то умышленно запрудил русло ручья, а потом взорвал запруду, тем самым вызвав сель? — скептически вопрошал Становой.
— Да ничего я не хочу сказать, — устало отмахнулся его собеседник. — Я в душ хочу. И сигарету. Я рассказал то, чему был свидетелем, а выводы делайте сами. В принципе, ручей мог запрудить случайный обвал, и плотину могло просто размыть, почему бы и нет? Но мне как-то ни разу не приходилось слышать, чтобы силы природы стреляли людям в горло из пистолета.
— Горы, — негромко сказал кто-то из спасателей. — Может, ичкеры шалят?
— А убитый — грузин, — добавил другой. — Может, он с ними заодно был, а когда дело сделал, они его убрали?
— Следствие разберется, — сказал Становой. Последняя версия ему очень понравилась, потому что звучала логично и имела все шансы на успех у общественности. Если уж в деле объявились свидетели, мешавшие свалить все на слепую стихию, то почему бы не сделать козлом отпущения этого грузина, или чеченцев, или вовсе каких-нибудь пришлых арабских наемников?
Он бросил быстрый взгляд на лже-Корнеева и мысленно поморщился: фальшивый инженер смотрел на него так, словно читал мысли. Впрочем, спорить, защищая Гургенидзе, он почему-то не стал, и эта его покладистость тоже не понравилась Максиму Юрьевичу.
Становой подумал, что вести своих людей к озеру, пожалуй, рановато. Сначала нужно было установить связь с Удодычем и хотя бы приблизительно узнать, что могут обнаружить поисковые партии там, в горах. Как известно, у страха глаза велики: с первых же шагов натолкнувшись на явные свидетельства очередного промаха своего помощника, Максим Юрьевич теперь не мог справиться с собственным воображением, которое живо рисовало ему сотни разбросанных по всей округе улик. Где-то там, наверху, осталось хитроумное оборудование, изобретенное Артуром Вениаминовичем Ляшенко, да и сам Ляшенко, в компании которого так неосторожно засветился Максим Юрьевич, тоже находился где-то поблизости. Живой или мертвый, этот человек представлял для Станового реальную угрозу разоблачения. А если в придачу ко всему кто-то наткнется на самого Удодыча — опять же, безразлично, живого или мертвого, — все будет кончено в два счета. Так что с поисковыми операциями в районе озера следовало повременить до тех пор, пока не объявится чертов прапорщик и не объяснит, что здесь, в конце концов, произошло.
Поэтому, дослушав рассказ Корнеева до конца, Максим Юрьевич объявил своим людям о принятом решении вернуться на побережье, где остались тысячи потерпевших, нуждавшихся в неотложной помощи. Решение это было воспринято с молчаливым одобрением. Людям с самого начала казалось, что их вылазка в горы здорово смахивает на авантюру, предпринятую по принципу «сам погибай, а товарища выручай». Позади, на морском берегу, осталось очень много настоящей работы — сотни напуганных, замерзших, лишившихся крова людей, разрушенные дома, снесенные палаточные лагеря, перевернутые автомобили и смытые в море автобусы. Что же до горного озера, которое подложило отдыхающим такую грандиозную свинью, то оно вполне могло подождать. По мнению большинства спасателей, тут можно было ограничиться вертолетной разведкой — по крайней мере, для начала. А расследованием причин катастрофы пускай занимаются компетентные органы — в конце концов, им за это деньги платят.
Ливень между тем пошел на убыль, постепенно превратившись в серый моросящий дождик, который становился все теплее по мере того, как они спускались вниз. В районе разрушенной турбазы он совсем прекратился. Сидя на камне и покуривая в ожидании вертолета, Максим Юрьевич Становой время от времени бросал задумчивые взгляды в сторону человека, представившегося инженером Корнеевым. Тот о чем-то тихо разговаривал со своей спутницей. Слов Становой слышать не мог, но, судя по выражениям лиц и жестикуляции, эти двое сначала о чем-то спорили, а потом женщина согласилась — вернее, просто сдалась. Она кивнула, пожала плечами и перестала возражать, устало склонив голову на плечо мужчины.
Максим Юрьевич дорого бы отдал, чтобы узнать, о чем они спорили. Еще дороже он дал бы за то, чтобы эта парочка навсегда осталась в горах, но это уже были пустые мечтания. Ситуация была такой, какой она была, и Становой невольно усмехнулся, представив на своем месте перестраховщика Вострецова. Друг Димочка, наверное, просто сошел бы с ума от страха.
Потом Максим Юрьевич снова посмотрел на инженера Корнеева и перестал улыбаться: ему подумалось, что причин для страха хоть отбавляй. Этот рязанский инженер мало походил на инженера, и еще меньше — на уроженца Рязани. Он был темной лошадкой, и Становой решил, что его ни в коем случае нельзя выпускать из поля зрения.
* * *
Федор Филиппович Потапчук нащупал на пульте управления красную кнопку и нажал ее. Ничего не произошло. Генерал вдавил кнопку еще раз, посильнее, потом раздраженно стукнул пультом по колену и повторил попытку. На сей раз экран погас с негромким треском, указывавшим на то, что его давно пора протереть от пыли. Федор Филиппович рассеянно повертел пульт в руках, думая о том, что нужно либо заменить батарейки, либо поджать контакты, потом так же рассеянно отложил его в сторону и тут же о нем забыл.
В сером окне погасшего экрана ему все еще мерещились только что увиденные картины, и Потапчук с недовольством подумал о том, что в последнее время смотреть телевизор сделалось сущим наказанием. Казалось бы, ящик этот придуман исключительно для удовольствия, а на деле получается одно расстройство, хоть ты его и вовсе не включай…
«Прогресс, — сердито думал Потапчук, борясь с желанием встать, пойти на кухню и достать из заначки припрятанную там на черный день пачку сигарет. — И что же это за штука такая хитрая — прогресс? Вот взять, к примеру, телевизор. Как мы радовались, когда эти коробки появились! Неуклюжие, громоздкие, подслеповатые, с экранчиками в ладошку, и смотреть по ним, по большому счету, было нечего… А сколько было радости! Семьями собирались, с соседями, с друзьями — на диво невиданное поглядеть. А теперь что? Огромный плоский экран, цвета такие — закачаешься, десяток программ, и даже вставать не надо — нажал на кнопочку, и готово, любой канал к твоим услугам. А удовольствия от этого никакого, скорее уж наоборот.
