А посох еще не цветет, не стучит…
Егоров понял, что мир сводит его с ума. И — чтобы не сойти с ума — насильственно успокоился, даже ощутил какой-то болезненно-ирочничный интерес к происходящему, словно мир был той самой самостоятельной тещей (Владленой Самуиловной с «беломориной» в зубах), а Егоров — мужем дочери (эротоманом), который хотел ее (их) трахнуть. Но теща (Владлена Самуиловна) была в своем праве — если и дать Егорову, то исключительно под громовые оперные раскаты и победительный стук посоха в дыму… «Беломора». Почему она не курит БТ? — подумал Егоров.
Дед сообщил Егорову, что будет в этот день на Пушкинской. Там соберется митинг, где он выступит. У отца Дракония? — спросил Егоров. У них своя песня, у нас — своя, ответил дед Буцыло, митинг-миллионник! Вот как? — удивился Егоров. Как же вы там поместитесь? Пусть власть думает, ответил дед. Дракон — за власть, православие и коммунизм. Мы — против власти, за либерализм с человеческим лицом. Там как раз все соберутся, вспомнил дед, президент, члены правительства, эти… законодатели, ОМОН. Придут слушать оперу? — удивился Егоров. Будут открывать какой-то сортир с бассейном, объяснил дед. — Моя дочь — в дирекции заказчика. Клянется, что к концу августа успеют. Ну да, вспомнил Егоров, Пушкинская перекопана, как… Перекоп.
Из грота Венеры идут пионеры…
Сколько их? — подумал Егоров. Куда они идут? Неужели… в баню? Или… в сортир? А может штурмовать Перекоп?
Продолжая тему, он поинтересовался у деда Буцыло, пригодилось ли тому «подъемное» снадобье? Как заново родился, ответил дед, стоит, как посох у… Папы Римского.
Воистину, попрощался с дедом Егоров, мы все… пионеры из грота Венеры.
Между тем Игорек (подобно завершившему свои — неблаговидные — делишки пионеру из грота) катапультировался из нездорового сна, уселся на кожаном диване, с хрустом потянулся, то ли широко зевнув, то ли бесконтрольно (от нервного напряжения) разинув рот.
Неужели, с интересом посмотрел на него Егоров, хочет исполнить арию Тангейзера? Он уже ничему не удивлялся, находя мрачное удовольствие в положении щепки, уносимой рекой событий, птицы, подхваченной ураганом.
— Ты доволен зарплатой? — вдруг спросил Игорек, беспокойно отыскивая взглядом бутылку виски и свой стакан.
— Вполне, — с удивлением посмотрел на него Егоров.
Неужели все-таки успели пожаловаться?
— Тебе нравится место, где находится наша клиника? — продолжил странный допрос Игорек. — Удобно добираться?
— Мы что, переезжаем? — спросил Егоров.
— Ты привык получать дивиденды, — с вековым презрением богатого человека к человеку бедному, однако тянущему жадные ручонки к денежке, констатировал Игорек. — Я ведь сделал тебя акционером ЗАО «Наномед». Сколько у тебя процентов?
— Около четырех, — ответил Егоров. — А что? Надо их тебе уступить?
— Не надо, — покачал головой Игорек. — В «Наномеде» только один человек всегда всем и во всем уступает. Это я!
— Кому и в чем ты уступаешь? — уточнил Егоров.
— Да всем вам, — ответил Игорек. — Ты плохо живешь? Ходишь три раза в неделю на работу, получаешь зарплату и конверт, дерешь медсестру, вые…ваешься в фитнесс-клубе и плевать тебе на все остальное!
— Во-первых, не деру! — начал злиться Егоров. — Во-вторых, давно нигде не вые…юсь. В-третьих, остальное, на которое мне якобы плевать, — это что?
Неужели, — с изумлением посмотрел на начальника, — он имеет в виду… Владлену Самуиловну?
— Здание, — загнул первый палец Игорек. — Думаешь, мне легко было получить его на сорок девять лет в аренду с правом последующего выкупа по остаточной стоимости? Земля под зданием. Она принадлежала городу. По закону у нас нет на нее прав. По-твоему, мэрия поднесла нам ее на блюдечке? Коммуникации, перепланировка, ремонт, приобретение оборудования, таможня. — Пальцы на одной руке быстро закончились, как, впрочем, и на другой. — Префектура, налоговики, санэпидстанция, пожарники, этот хитрожопый хер из министерства…
— Ты хочешь, чтобы я… что? — спросил Егоров. — Упал в ноги? Легко! Ты гений! Ты солнце! Ты — наше все, Игорь Валентинович Раков! Что еще?
— Спроси меня: как мне это удалось?
Егорову не хотелось. Он примерно представлял, как. Но и огорчать Игорька неуместным проявлением достоинства тоже не хотелось. Тот был прав. Егоров ел из его рук. Игорек это знал, и сейчас из спортивного любопытства (если таковое существует) совал другу руку в зубы: «Куси, куси!»
— Хорошо, — тусклым голосом произнес Егоров. — Как тебе это удалось?
— Нет, — покачал головой Игорек, обнаруживая первичную проницательность, — ты не представляешь, как мне это удалось. Никто этого не представляет… — вдруг замолчал с открытым ртом, как внезапно отключенный от источника энергии биоробот.
— Минеральная вода, — проследил за его взглядом Егоров, — зеленый чай. Можно таблетку но-шпы. Только не виски.
— Только виски, — угрюмо возразил Игорек.
— Только воля, — возразил Егоров. — Возьми себя в руки. Ты молод, полон сил. У тебя все есть, а будет еще больше. Что случилось?
— Помнишь ту девчонку, которую сбросили со скалы в Греции? Она переохладилась, потеряла память, потом в больнице у нее была клиническая смерть, но она каким-то чудом выжила… Ты тогда консультировал у меня в наркологическом центре. Мать приводила ее к тебе на гипноз.
— Смутно.
Егоров, конечно же, сразу ее вспомнил, гибкую, как будто отлитую из воды, спортсменку. Ожидая приема, она читала философскую поэму Эмпедокла под названием «Очищение». Егоров полистал книгу, пока девушка настраивалась на гипноз. «Так и я теперь изгнан богами и блуждаю, покорный яростной ненависти. Я плакал и рыдал, видя непривычную страну», — жаловался на жизнь древнегреческий мудрец, изгнанный аристократами с любимого маленького острова, где он жил не тужил. Пока не полез в политику. Странное чтение для девушки.
Ее, путано рассказанная матерью, история тоже была странной.
Оставьте ее в покое, посоветовал Егоров. Зачем ей вспоминать то, что заставит ее страдать? Она сама хочет этого? Но мать настаивала.
Егоров в тот год ушел из семьи, жил на съемной квартире. Продав все, что можно было продать, заняв, у кого только можно было занять, он оказался перед мрачным выбором: комната в коммуналке, или «убитая» однокомнатная на первом этаже в хрущобе за окружной.
Поэтому, когда мать оценила каждый сеанс в тысячу долларов, Егоров дрогнул. Предложенный им курс лечения не гарантировал полного восстановления памяти. Она вспомнит свои ощущения, объяснил Егоров матери, может быть, какие-нибудь эпизоды того дня, но вряд ли сможет четко воспроизвести картину происшедшего. Клиническая смерть сильно изменяет человека, продолжил Егоров, он становится другим, не похожим на себя прежнего. Бог вернул ей жизнь. Этого достаточно. Вам лучше ходить в церковь к священнику, а не в клинику к психологу.
