И безлюдные еще несколько минут назад улицы с запертыми дверьми магазинов и кафе, с полупустыми автобусами, катившими по мостовой, вмиг заполнились народом. А кто остался дома, тот перегнулся через подоконник, чтобы не пропустить ничего из этого его стечения, и слово это вовсе не значит, что толпа двигалась в одном направлении – нет, больше это напоминало две реки, из коих одна текла вниз, а другая вверх, как на каком-нибудь общегородском празднестве, словно на муниципальном торжестве, и не было там ни грабителей, ни убийц, ни насильников, вопреки злонамеренному прогнозу свежеудравшего президента. Кое-где, там и сям, окна были закрыты, и шторы – если имелись – меланхолически задернуты или опущены, как если бы убитые горем обитатели этих квартир были в глубоком трауре. И на этих этажах не вспыхнули на рассвете тревожные огни, и в самом крайнем случае обитатели этих квартир выглядывали со стесненным сердцем из-за штор, а жили там люди очень твердых политических убеждений, люди, которые на первых ли выборах или на вторых, отдав предпочтение своим избранникам – ПП или ПЦ, – теперь не имели ни малейших причин праздновать и ликовать, а совсем наоборот – получили веские основания опасаться, что бесчинствующие разнузданные толпы тех, кто сейчас горланит на улицах, не проявят уважения к неприкосновенности жилища, ворвутся в них и разграбят, осквернив семейные реликвии. Ничего-ничего, хорошо смеется тот, кто смеется последним, ободряли друг друга обитатели этих квартир. Приверженцы же ПЛ не рукоплескали в окнах, а вышли на улицу, что нетрудно заметить на примере той, где мы с вами находимся, и по флагу, который время от времени, как бы для пробы, возносится над волнующимся морем голов. Работать не пошел никто. В киосках расхватывали газеты с напечатанной на первой полосе речью президента и его же фотографией, снятой, если судить по страдальческому выражению лица, во время эфира, причем именно в тот самый миг, когда говорилось, что сердце, мол, разрывается. Немногие тратили время на чтение того, что и так было известно, и большинство стремилось узнать, что думают по этому поводу редакторы, обозреватели, комментаторы, колумнисты, либо ознакомиться с каким-нибудь свежим интервью. Внимание любопытствующих привлекал исполинский шрифт заголовков на первой полосе, на внутренних страницах набраны они были помельче, но и те и другие явно родились в голове одного и того же гения, чье искусство собирать в заглавии самую суть позволяет безо всякого ущерба обходиться без чтения дальнейшего текста. Были тут заглавия жалостно-лирические: СТОЛИЦА ПРОСНУЛАСЬ СИРОТОЙ, были иронические: НЕ РОЙ ДРУГОМУ ЯМУ, были наставительно-педагогические: ГОСУДАРСТВО ДАЕТ УРОК МЯТЕЖНОЙ СТОЛИЦЕ, были мстительные: ПРИШЛА ПОРА РАСКВИТАТЬСЯ, были профетические: ОТНЫНЕ ВСЕ БУДЕТ НЕ ТАК, тревожно-мнительные: НАС ПОДСТЕРЕГАЕТ АНАРХИЯ или НА ГРАНИЦЕ НЕСПОКОЙНО, риторические: ИСТОРИЧЕСКАЯ РЕЧЬ В ИСТОРИЧЕСКИЙ МИГ, подобострастные: ДОСТОИНСТВО ПРЕЗИДЕНТА БРОСАЕТ ВЫЗОВ БЕЗОТВЕТСТВЕННОСТИ СТОЛИЦЫ, были воинственные: АРМИЯ ОКРУЖАЕТ ГОРОД, были объективно-бесстрастные: ЭВАКУАЦИЯ ОРГАНОВ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ВЛАСТИ ПРОШЛА БЕЗ ЭКСЦЕССОВ, радикальные: ВСЯ ВЛАСТЬ – МУНИЦИПАЛИТЕТУ. Упоминания чудесной звезды о двадцати семи лучах были редки да и те вязли в груде сухих сообщений, не прикрашенных поэзией заголовков, насмешливых или саркастических: И ОНИ ЕЩЕ ЖАЛУЮТСЯ, ЧТО ДОРОГО ПЛАТИТЬ ЗА СВЕТ. Кое-какие редакционные или передовые статьи, хоть и одобряли в целом поведение правительства, все же осмеливались и высказывать известные сомнения в разумности запрета на выезд из города: И снова, в подтверждение древней истины, что за грешных платят праведные, а за преступных – честные и законопослушные, видим мы, как достойные граждане и гражданки, исполнившие свой долг и отдавшие свой голос за ту или иную политическую партию, зарегистрированную по всем правилам, единодушно признаваемую обществом и представляющую тот или иной оттенок политико-идеологического спектра, ныне лишены свободы передвижения, то есть платятся за чужую вину – за вину ничтожной кучки тех безответственных элементов, о которых можно было бы сказать лишь – не ведают они, что творят, если бы, по нашему глубочайшему убеждению, превосходно не отдавали себе отчет в своих действиях, каковые направлены, безусловно, на захват власти. В других статьях, пойдя еще дальше, требовали просто и быстро отменить тайное голосование с тем, чтобы впоследствии, когда ситуация нормализуется, а она нормализуется непременно – сама ли по себе, силой, так сказать, вещей или же оружия, – ввести книжку избирателя, в которой председатель избирательной комиссии, удостоверившись перед тем, как бюллетень окажется в урне, что выбор сделан, отметит к сведению лиц официальных и частных, что имярек отдал предпочтение такой-то партии: И это, мол, моим честным словом и собственноручной подписью удостоверяется. Ибо если бы такая книжица уже существовала, если бы какой-нибудь законодатель, осознав, сколь пагубен гнилой либерализм в вопросах голосования, и доказав, как полно соответствует подобное новшество букве и духу подлинной, истинной, транспарентной, как говорится, демократии, решился бы в свое время подать эту идею, то все, проголосовавшие за ПП или ПЦ, собирали бы сейчас вещички и готовились бы отъехать вслед в свою настоящую отчизну, которая всегда готова с распростертыми объятьями принять тех, кого так просто прижать – пусть пока хотя бы к сердцу. И украшенные флажками с логотипами партий вереницы, караваны легковых автомобилей, автобусов, мебельных фургонов, оглашая окрестности согласным воем гудков и клаксонов, очень скоро двинулись бы путем, проложенным правительством, к блокпостам на границе зоны, и дети выставляли бы в окна некоторые части тела, а взрослые – кричали бы смутьянам: Вот мы вам ужо рога-то пообломаем, гнусные изменники, Погодите, вернемся, мы до вас доберемся, шваль бандитская, Найдется и на вас, сволочей, управа, или даже бросали бы в лицо остающимся самое оскорбительное из всего, что имеется в демократическом лексиконе: Бездокументные, бездокументные, но не соответствующее действительности, ибо у каждого, кому кричали такое, либо дома, либо в кармане лежала бы пресловутая книжка избирателя, хоть в ней и горело бы, как каленым железом выжженное и печатью скрепленное: Оставил бюллетень незаполненным. Отчаянный недуг врачуют лишь отчаянные средства, серафически завершалась эта передовица.
Праздник вышел недолгим. На работу никто, разумеется, не пошел, но осознание серьезности ситуации сильно снизило градус ликования, так что одни даже спрашивали: Чему, скажите на милость, тут радоваться, если нас заперли, как чумных в карантине, армия же готова стрелять во всякого, кто попытается покинуть город, а потому пусть знающие люди подскажут хоть какую-нибудь причину для радости. А другие говорили: Нам надо сорганизоваться, но не ведали, как это делается, и с кем и ради чего. Третьи предлагали направить выборных к председателю муниципалитета, предложить ему сотрудничество, объяснить, что люди, не заполняя бюллетени, не ставили себе целью ниспровержение строя и захват власти, тем более что понятия не имели, что с ней потом делать, а проголосовали так, как проголосовали, оттого лишь, что были разочарованы и не нашли иного способа дать понять, докуда это разочарование дошло, что они могли бы устроить революцию, но при этом многие бы погибли, а этого как раз не хотелось бы, что всю свою жизнь несли они свои голоса в урны, и вот – результаты налицо: Это никакая не демократия, господин председатель. Четвертые же считали, что следует еще раз все хорошенько взвесить и обдумать, предоставив муниципалитету возможность первого слова, ибо если появимся там со всеми этими идеями и объяснениями, те наверняка решат, что за этим стоит какая-то политическая организация, и никто, кроме нас, не подумает, что это неправда, а ведь они тоже – в непростой ситуации, и раз уж правительство сунуло им в руки горячую картошку, не следует нам раскалять ее еще больше, и какая-то газетка написала, что муниципалитет обязан взять всю власть в свои руки, а какую власть, спрашивается, и какими средствами ее держать и удерживать, если полиция ушла, нет даже регулировщиков на перекрестках, и мы, разумеется, не ждем, что депутаты выйдут на улицу и начнут работать за тех, кому раньше давали распоряжения, ведь уже поговаривают, будто мусорщики собираются устроить забастовку, и это очень даже вероятно, и не надо удивляться, если такое и в самом деле произойдет, и ясно, что это будет провокация, подстроенная, может статься, муниципалитетом по собственной инициативе или же, что более вероятно, – по воле правительства, но так или иначе это сильно осложнит нам жизнь, и мы должны быть готовы ко всему, и все возможно, потому что у них и колода в руках да и карта в рукаве. Самые же пессимисты полагали – ситуация безвыходная, поражение неминуемо, все пойдет по раз и навсегда заведенному порядку – каждый за себя, а прочие пусть хоть сдохнут, – и моральное несовершенство рода человеческого, о чем мы неустанно напоминаем, не сегодня возникло и даже не вчера появилось, оно уходит глубоко в историю, во тьму времен, и сегодня чудится, будто мы все заодно, а завтра – мы друг с другом в контрах, за коими непременно последуют открытая вражда, распри, противоборство на радость тем, кто остался снаружи и сейчас потирает руки и делает ставки, сколько, мол, мы еще сможем сопротивляться и держаться, и сопротивление наше красиво, что уж тут говорить, но поражение неизбежно, будем рассуждать здраво, и кому же в голову придет, что подобное деяние может привести к таким последствиям, люди-то ведь оставили бюллетени незаполненными не потому, что им кто-то велел так поступить, а правительство не вполне еще оправилось от своей оторопи и сейчас пытается перевести дыхание, однако первая схватка – за ними, они ведь повернулись к нам спиной и нас послали подальше, считая, что этого мы и заслуживаем, и не надо забывать о международном давлении, бьюсь об заклад, сейчас правительства и партии по всему миру ни о чем другом не думают, они ж ведь не дураки и понимают, что это вроде бы как бикфордов шнур – загорелось здесь, а ахнет там, у них, но в любом случае – если они нас считают за дерьмо, что ж, так тому и быть, станем дерьмом, притом – плечом к плечу и до победного конца, и смотрите, господа из правительства, как бы вам не перепачкаться.
