Комиссар ожидал, что спросят: Кто там, однако дверь открыли просто так, и появившаяся на пороге женщина сказала выжидательно: Да. Комиссар достал, предъявил и: Полиция, сказал он. А чего хочет полиция от тех, кто живет в этом доме, спросила женщина. Хочет, чтоб ответили на несколько вопросов. О чем. Не думаю, что допрос уместно начинать на лестничной площадке. Так это допрос. Сударыня, даже если бы у меня было всего два вопроса, это все равно было бы допросом. Вижу, вы цените точность формулировок. И особенно – в ответах, которые получаю. Вот это – удачный ответ. Вы мне его сами преподнесли на блюдечке. Преподнесу и другие, если вы ищете истину. Поиски истины суть основная цель всякого полицейского. Отрадно слышать эти слова, да еще сказанные с таким нажимом, но проходите, прошу вас, муж вышел за газетами, скоро придет. Если угодно, если вам так удобней, я могу подождать его здесь. Да ну, что вы, проходите, проходите, где же как не в руках полиции чувствовать себя в безопасности. Комиссар переступил порог, а женщина прошла вперед и открыла перед ним дверь в уютную и как-то дружелюбно обжитую гостиную: Присаживайтесь, господин комиссар, а потом спросила: Можно ли предложить вам кофе. Нет, спасибо, нам на службе нельзя. И это очень правильно, коррупция начинается с малого, сегодня чашечка, чашечка завтра, а на третий раз – коготок увяз. Таков наш принцип, сударыня. Удовлетворите мое любопытство. Насчет чего. Вы сказали, что служите в полиции, предъявили карточку, где написано, что вы комиссар, но ведь, насколько я знаю, полиция покинула город уже несколько недель назад, оставив нас в когтях насилия и преступности, свивших тут свое гнездо, так вот, не следует ли расценивать ваше появление здесь как знак того, что стражи порядка вернулись в пенаты. Нет, сударыня, мы в пенаты не вернулись, по-прежнему находимся по ту сторону разделительной полосы. И какие же веские должны были найтись основания пересечь границу. В высшей степени. И вопросы, которые вы собираетесь мне задать, вероятно, связаны с ними. Разумеется. Через три минуты они услышали, как открывается входная дверь. Представь себе, у нас гость, комиссар полиции, сказала женщина, ни больше, ни меньше. С каких это пор комиссары полиции интересуются ни в чем не виноватыми людьми, и эти слова прозвучали уже в гостиной, куда вошел доктор и обратил этот вопрос комиссару, который поднялся со стула и ответил: Невиновных нет, если человек не совершил преступления, все равно за ним что-нибудь да найдется. А нас с женой в чем можно обвинить или уличить. Не торопитесь, доктор, давайте сначала освоимся, и беседа пойдет лучше. Доктор и его жена сели на диван в ожидании. Комиссар несколько секунд молчал, потому что неожиданно засомневался, какую тактику избрать. Чтобы раньше времени не спугнуть дичь, инспектору и агенту были даны указания задавать вопросы, касающиеся только убийства слепца, но сам комиссар преследовал цель значительно более крупную и должен был установить, не является ли вот эта женщина, которая сидит сейчас перед ним и рядом с мужем, сидит так спокойно и непринужденно, словно ей решительно нечего опасаться, не только убийцей, но и исполнительницей некоего дьявольского плана, поставившего на колени правовое государство. Неизвестно, кто там в соответствующем секторе министерства решил присвоить комиссару нелепый оперативный псевдоним тупик – скорее всего, какой-нибудь личный враг, – потому что куда более заслуженным и подобающим и подходящим был бы алехин – в честь великого шахматиста, к несчастью, уже не числящегося в живых. И возникшее было сомнение рассеялось дымом и сменилось непреложной уверенностью. Достойно внимания, с каким филигранным комбинаторным мастерством развернет сейчас комиссар игру, которая непременно завершится – так он, по крайней мере, надеялся – матом. Тонко улыбнувшись, комиссар сказал: Если ваше любезное предложение еще в силе, вот сейчас я бы с удовольствием выпил кофе. Хочу вам напомнить, что полицейские при исполнении служебных обязанностей ничего не должны принимать, поддерживая игру, отвечала женщина. Комиссары наделены правом менять правила по своему усмотрению. Или в интересах следствия. Можно и так сказать. А не получится так, что кофе, который я вам принесу, станет первым шагом по стезе коррупции. Мне помнится, это происходит после третьей чашки. Нет-нет, я сказала, что третья чашка завершает процесс, первая открывает ей дверь, вторая придерживает ее, чтобы претендент шагнул за порог, а третья захлопывает бесповоротно. Благодарю вас за предупреждение, которое принимаю как добрый совет, но я остановлюсь на первой чашке кофе. И он будет вам подан незамедлительно. С этими словами она вышла из комнаты. Комиссар взглянул на часы. Торопитесь, с намеком спросил врач. Нет, доктор, никуда я не тороплюсь, просто спрашиваю себя, не помешал ли я вам обедать. Обедать нам еще рано. Да вот я тоже прикидываю, скоро ли я уйду отсюда с нужными мне ответами. Вы уже знаете, какие ответы вам нужны, или вам нужны ответы на ваши вопросы, спросил врач и прибавил: Это ведь не одно и то же. Вы правы, не одно, во время краткой беседы с глазу на глаз, которую мы имели с вашей женой, она имела случай убедиться, что я очень ценю точность формулировок, теперь вижу, что и вы – тоже. Профессия такая – ошибки диагностики проистекают порой от неточности формулировок. Я, как вы заметили, называю вас – доктор, а вы не спросили, как я узнал об этом. Заведомо зряшная трата времени – спрашивать полицейского, как узнал он то, что знает, или уверяет, что знает. Отлично сказано, доктор, бога тоже ведь не спрашивают, как это он стал вездесущим, всезнающим и всемогущим. Только не говорите, что полицейские – ныне в статусе бога. Нет, ну что вы, мы всего лишь его смиренные представители здесь, на земле. Я прежде думал, это церкви и священники. Церкви и священники – во втором эшелоне.
Жена доктора внесла на подносе три чашки кофе и какое-то печенье. Похоже, все в нашем мире должно повториться, подумал комиссар, чувствуя, как оживает вкус завтрака, съеденного в провидении. А вслух сказал: Благодарю, я только кофе. Ставя чашечку на поднос, он поблагодарил еще раз и добавил с понимающей улыбкой: Прекрасный кофе, как бы мне не пришлось передумать и выпить еще одну. Доктор и его жена уже допили. К печенью никто не прикоснулся. Комиссар достал из внутреннего кармана блокнот, приготовил ручку и ничего не выражающим, безразлично-нейтральным тоном, как если бы ответ совершенно не интересовал его, осведомился: Чем вы можете объяснить тот факт, что четыре года назад, во время эпидемии поголовной слепоты, сохранили зрение. Доктор и его жена удивленно переглянулись, и женщина спросила: Как вы узнали, что четыре года назад я не ослепла. Ваш муж, ответил комиссар, минуту назад очень умно высказался в том смысле, что спрашивать полицейского, откуда и как он узнал то, что знает или делает вид, что знает, – даром время терять. Я – сама по себе. А я не обязан раскрывать ни перед ним, ни перед вами секреты моего ведомства, я знаю, что вы не ослепли, и этого достаточно. Доктор, кажется, хотел вмешаться, но жена жестом остановила его: Ну, хорошо, допустим, но скажите мне, надеюсь, хоть это не государственная тайна, почему полицию интересует, ослепла я тогда или нет. Если бы вы ослепли тогда, как все, как я, то, будьте уверены, меня бы здесь не было. Это что же, преступление – быть зрячей, спросила она. Да нет, это не преступление и не может быть таковым, хотя, раз уж вынудили меня, скажу, что преступление вы совершили именно потому, что сохранили зрение. Преступление. Убийство. Женщина посмотрела на мужа, словно спрашивала у него совета, потом стремительно обернулась к комиссару: Да, это правда, я убила человека. И не продолжила фразу, глядя на комиссара пристально и выжидательно. Тот сделал вид, будто что-то помечает у себя в блокноте, хотя в действительности лишь хотел выиграть время и обдумать следующий ход. Если поведение женщины и озадачило его, то не тем, что она призналась, а тем, что сразу после этого замолчала с таким видом, словно говорить по этому поводу было совершенно нечего. А ведь по правде сказать, подумал комиссар, не убийство меня интересует. У вас наверняка найдется, чем оправдаться, произнес он наконец. Оправдаться в чем, спросила женщина. В преступлении. Это было не преступление. А что. Правосудие. Отправлять правосудие должны суды. Я никак не могла пожаловаться в полицию – не вы ли только что сказали, что она ослепла, как и все остальные. Кроме вас. Да, кроме меня. Так кого же вы убили. Насильника, гнусную личность. То есть убили человека, который вас изнасиловал. Не меня, мою соседку по палате. Слепую. Слепую. А насильник тоже был слеп. Да. И как же вы его убили. Ударила ножницами. В сердце. Нет, в горло. Я смотрю на вас и не вижу перед собой убийцу. А я и не убийца. Но вы убили человека. Это был не человек, а клоп. Комиссар снова что-то пометил в блокноте и повернулся к доктору: А где вы были в то время, когда ваша жена развлекалась уничтожением клопов. В палате психиатрической больницы, куда нас поместили, покуда еще теплилась надежда, что можно будет остановить распространение слепоты, изолировав первых слепцов. Вы ведь, кажется, офтальмолог. Да, и мне выпала довольно сомнительная честь проконсультировать первого, кто потерял зрение. Мужчину или женщину. Мужчину. И он находился с вами в одной палате. Да, как и еще несколько человек, бывших у меня на приеме. Вы считаете, что это убийство было правильно. Я считаю, что оно было необходимо. Почему. Будь я там, этот вопрос бы передо мной не стоял. Очень может быть, но вас там не было, потому я и снова спрашиваю вас, почему вы считаете, что необходимо было уничтожить этого клопа, то бишь насильника. Кто-то должен был сделать это, а она там была единственной зрячей. Только потому, что он был насильником. Не он один, все, кто лежал в той палате, требовали женщин в обмен на еду, а он ими верховодил. Ваша жена также подверглась насилию. Да. До того, как это случилось с ее подругой, или после. До. Комиссар снова черкнул что-то в блокноте и спросил: Как с точки зрения офтальмолога объяснить тот факт, что ваша жена не ослепла. С точки зрения офтальмолога этому факту объяснения нет. У вас совсем особенная жена, доктор. Согласен, но – не только поэтому. Что же потом произошло с теми, кто был помещен в карантин в здании бывшей психиатрической лечебницы. Потом случился пожар, и большая часть слепцов сгорела заживо или погибла под развалинами. Откуда вы знаете, что были разрушения. Очень просто – услышали грохот, когда сами были уже снаружи. А как удалось спастись вам и вашей жене. Вовремя выбрались из горящей больницы. Вам повезло. Да, это она вывела нас. Кого вы имеете в виду, говоря нас. Меня и еще несколько человек, некогда побывавших у меня на приеме. И кто же они. Первый слепец, которого я уже упоминал, и его жена, еще девушка, страдавшая конъюнктивитом, пожилой человек с катарактой, косоглазый мальчик с матерью. И ваша жена помогла им всем выбраться из горящего здания лечебницы. Всем, кроме матери мальчика – ее с нами не было, она потеряла сына, и встретились они лишь спустя несколько недель, когда все прозрели. И кто же опекал мальчика все это время. Мы. Вы и ваша жена. Да, она видела, а мы все помогали ей как могли. То есть, получается, вы жили все вместе, подобием общины, а ваша жена была вам поводырем. Поводырем и поставщиком. Да, вам и в самом деле выпало счастье, повторил комиссар. Да, можно ее и так назвать. А общались ли вы с другими членами группы после того, как положение пришло в норму. Ну, естественно. И сейчас поддерживаете отношения. Со всеми, кроме первого слепца. А почему. Он оказался неприятным человеком. В каком отношении. Во всех. Это чересчур общо. Допускаю. А нельзя ли сузить и конкретизировать. Поговорите с ним и составьте собственное суждение. А где они живут. Кто. Первый слепец и его жена. Они расстались, развелись и разъехались. А с женой вы видитесь. С женой – вижусь. А с ним – нет. Нет. А почему. Я ведь уже сказал – потому, что он мне неприятен. Комиссар вновь занялся своим блокнотом и деловито вывел там свое имя, чтобы не подумали, что такой подробный допрос не оставляет никаких следов. Он собирался сделать следующий ход – самый рискованный, самый сомнительный ход всей это партии. Поднял голову, взглянул на женщину, открыл уж было рот, но она опередила его: Вы – комиссар полиции, вы пришли сюда, представились в качестве такового, а теперь задаете нам разнообразнейшие вопросы, но если не брать в расчет убийство, которое я совершила, в котором призналась, но свидетелей которого нет, потому что и живые, и мертвые были тогда слепы, так вот, если не брать в расчет, что никому сейчас нет ни малейшего дела до того, что творилось тут четыре года назад в условиях полнейшего хаоса, когда все законы сделались пустым звуком, мы продолжаем ждать, что вы нам все же поведаете, что привело вас сюда, и теперь, мне кажется, настал момент открыть карты, оставить недомолвки и прямо перейти к тому, что вас в самом деле интересует и привело в наш дом. До этой минуты в голове комиссара с чрезвычайной четкостью обозначалась цель той миссии, которую поручил ему министр внутренних дел – всего лишь установить, есть ли связь меж странным голосованием и этой вот женщиной, сидящей сейчас напротив, но ее отповедь, столь же прямая, сколь и сухая, обезоружила его и, что было еще хуже, вселила в него внезапное сознание того, что он совершит ужасающую оплошность, если, потупившись, потому что не хватает мужества взглянуть ей в глаза, спросит: А скажите, пожалуйста, не вы ли – организатор, руководитель и вдохновитель подрывного движения, представляющего для демократической системы опасность, которую не будет преувеличением назвать смертельной. Какого-какого движения, наверняка переспросит она. Того, что вылилось в голосование незаполненными бюллетенями. Иными словами, оставить чистый бюллетень – значит совершить подрывное деяние, задаст она следующий вопрос. Если таких бюллетеней оказывается слишком много – да, без сомнения. А где это сказано – в какой конституции, в каком законе о выборах, на скрижалях какого завета, в которой из десяти заповедей или, может быть, в правилах дорожного движения, на ярлычке микстуры, начнет допытываться женщина. Написано-написано, ну, не написано, но всякий разумный человек обязан понимать, что речь идет о такой простой, в сущности, вещи, как иерархия ценностей и здравый смысл, и начинается все с малого, сначала идут бюллетени с отмеченным кандидатом, потом – недействительные, потом – чистые, потом испорченные, и видно же, что демократия – под угрозой, если одна из второстепенных категорий нежданно оттеснит основную. И, выходит, я в том виновата. Это я и стараюсь выяснить. И как же мне удалось склонить большую часть населения к такому – подсовывала листовки под двери, или молилась и творила заклятья в ночь полнолуния, или подсыпала какой-нибудь дряни в водопроводный коллектор, или обещала каждому выигрыш в лотерею, или подкупала избирателей, осыпая их золотым дождем из мужниного жалованья. Вы сохранили зрение, когда все кругом ослепли, и до сих пор не смогли или не захотели объяснить, как это вышло. И потому обвиняюсь в подрыве мировой демократии, да. Вот я и постараюсь это все выяснить. Вот когда выясните – вернетесь сюда и расскажете, а до тех пор ни словечка больше от меня не услышите. Комиссар совсем этого не хотел. Он уж приготовился было сказать, что сейчас у него больше вопросов нет, но завтра продолжит допрос, как в дверь позвонили. Врач поднялся и пошел открывать. Вернулся в сопровождении инспектора: Этот господин представился инспектором полиции и говорит, что явился по приказу комиссара. Так оно и есть, сказал комиссар, но на сегодня достаточно, завтра в это же время мы продолжим. Позволю себе напомнить, господин комиссар, что вы сказали мне и агенту, начал инспектор, но комиссар прервал его: Что я там сказал или не сказал, сейчас значения не имеет. А завтра мы придем втроем. Инспектор, вопрос неуместен, я принимаю решения в должное время и в должном месте, узнаете, когда будет нужно, с раздражением ответил комиссар. Потом повернулся к жене доктора: Будь по-вашему, завтра я не буду терять время на околичности, а приступлю прямо к сути дела, и то, о чем я буду вас спрашивать, не должно казаться вам чем-то более невероятным, чем мне, – то обстоятельство, что вы сохранили зрение во время всеобщей эпидемии белой слепоты четыре года назад, когда ослеп я, ослеп инспектор, ослеп ваш муж, а вы – нет, так что поглядим, не подтвердится ли в данном конкретном случае правота старинной поговорки: Кто котелок смастерил, тот и крышку изготовил. А-а, теперь о котелках речь зашла, насмешливо спросила женщина. О крышке, сударыня, о крышке, отвечал уже на ходу комиссар, очень довольный тем, что собеседница предоставила ему возможность подать более или менее остроумную реплику под занавес. У него немного разболелась голова.
