Но понемногу Кузнецов привык и к профессорской столовой днем, и к приготовлению яиц всмятку по секундной стрелке утром, и к сосискам всегда. Стиральную машину освоил, а рубашки стал отдавать в прачечную, которая, конечно, обходилась недешево, зато была в первом этаже его московского дома и отглаживала предметы идеально.
Так стал Сергей Григорьевич Кузнецов фактическим холостяком — соломенным вдовцом, как называл он себя на старинный манер.
Что же до Любови Ивановны, исполняющей обязанности начальника управления культуры райисполкома, то и она — в трехкомнатной квартире, райкомовский дом на центральной площади — обитала временно одна. Только ее муж отбыл в противоположную по отношению к супруге Сергея Григорьевича сторону — на восток, на стройку века. Командировали его, профессионального комсомольского работника, на три года присматривать за молодежью, которая эту стройку века и должна была триумфально завершить вот-вот, года через три-четыре, а по обязательствам — через полтора.
Проблем там было много. И со сроками сдачи была проблема, поскольку туннель, который нача-ли долбить с двух сторон навстречу, из-за происков природных сил и безответственности некоторых товарищей никак не сходился. Почти слышен был шум техники идущего навстречу отряда, но слышен он был сквозь скальную стену порядочной толщины… И с самой молодежью были проблемы, причем не только обычные в смысле алкогольных напитков, но и в идеологическом смысле — так что не сошедшийся туннель еще предстояло рассмотреть с точки зрения политической незрелости комсомольского руководства. Тут и рок-клуб откуда-то взялся, кощунственно названный «Передний проход», и длинные волосы, и американские песни, и русские песни с такими словами, что лучше уж американские — непонятно хотя бы… В общем, ряд серьезных проблем. Но что ж делать? Когда командировали — желания не спрашивали, а к зарплате все же коэффициент 1,8 и в местном распределителе любой дефицит, так что комсомольцев-добровольцев в райкоме нашлось много, но Любиному мужу оказали заслуженное доверие…
Казалось бы — ну и потерпи… А если три года сам с собою обходиться не можешь — ну, договорись по-товарищески с какой-нибудь активисткой, такой же идеологически командированной, своди ее за это разок в распределитель для руководства…
Так нет же. Приглядел муж Любови Ивановны (не будем называть его имя, недостойно повел себя товарищ, но зачем же имя упоминать, компрометировать комсомол), да, приглядел совершенно мещанских взглядов, но чрезвычайно фигуристую нарядчицу, настолько фигуристую, что про сложение ее говорили: «с тендером». Приехала она на стройку века исключительно за длинным рублем, без всякой романтической мечты.
И сошелся с нею секретарь комитета комсомола, да как! Так, что дама уехала к себе в нечерноземную деревню рожать, откуда прислала любовнику вот какое письмо: «А если уволют тебя из твоей сраной партии за развод то все равно приезжай в нашем совхозе тебя тут же замдиректором сделают здесь хоть с судимостью только бы мужик…»
И это ж надо — решил работник идеологического фронта разводиться! Совсем потерял не только моральный облик, но и просто рассудок. По партийной линии в лучшем случае строгий в учетную, карьера кончилась или, во всяком случае, надолго затормозилась. Деревня. А там жена «с тендером», дом без удобств, в сапогах ходить круглый год по навозу и глине. В сельском же хозяйстве отставание общеизвестно, это одна из проблем социализма на его нынешнем этапе…
Однако куда ж деваться? Под Орлом вот-вот рожать будут, к «тендеру» по ночам тянет невыносимо, разводиться надо, квартира останется Любке… А ведь хотел с этой дурой, с Любкой, еще когда она в массовиках-затейниках Дворца культуры ошивалась, ребеночка завести! Так она все откладывала — устрой меня в управление культуры, давай на машину собирать, в Венгрию съездим, спальню надо заменить югославскую на арабскую… Заменили, мать бы ее, идиотку! Упустила мужика.
И поспешил жене Любе написать про все обстоятельства и тут же предложил немедленный развод — ну точно с ума сошел.
В общем, оказались Любовь Ивановна и Сергей Григорьевич по разным причинам в почти одинаковом семейном положении, что подогревало их поначалу чисто эротические отношения, подогревало-подогревало, да и превратило в настоящую не только страстную, но и нежную любовь. Хотя иногда в профессоре Кузнецове просыпалась брезгливость, когда он вспоминал своего комсомольского предшественника, но тут же и проходила — в молодости-то не среди таких ли крутился и сам, мало с ними было выпито, мало ли тогда общих девушек было?
И — в этой истории все проявляют отсутствие рассудка и избыток чувств взял да и позвонил, эскузе муа, аппеле а телефон мадам Ольга… Давай разводиться.
Мадам немедленно примчалась на родину — развод и потеря, в лучшем случае — дележ квартиры ее никак не устраивали. Да и денег у нее своих, посреднических, тогда еще не было, и французский родственник еще недвижимость ей не оставил… Так что без мужа с профессорским доходом все ее поездки кончились бы.
Ольга взялась восстанавливать отношения не самым удачным вообще-то способом — давила на совесть. В любом другом случае это только ускорило бы развязку, нежелательную для нее: если уж на мужчину давить, то через неожиданное воскрешение любви. Мужчины бессовестны и глупы — от укоров приходят в бешенство, даже будучи очевидно виноватыми, а в любовь верят всегда — как же их можно не любить… Но Ольга Георгиевна Шаповалова за долгие и несчастливые годы замужества прекрасно узнала Сергея Григорьевича Кузнецова — мужчину не совсем типичного. Услышав, что он бросает жену на одинокую и бедную старость, он самым обычным образом смутился. С барачных времен бедность была для него страшнейшим, что есть в жизни, и даже болезней — во всяком случае, тогда, когда происходили эти мучительные, со слезами, разговоры супругов Кузнецовых, — даже болезней он боялся меньше, чем бедности. Соответственно, грядущая бедность женщины, с которой он прожил — пусть несчастливо, но прожил — двадцать лет, его испугала и поколебала решимость уйти туда, где каждую ночь было счастье…
Тут как раз Ольга мельком заметила, что ее, скорей всего, ждет и бездомность, поскольку «советская сука» (так она обозначала Любу, персона которой, конечно, всплыла по ходу разговора) обязательно отберет эту квартиру. Он усмехнулся и опрометчиво возразил: «Да у нее своя в сто раз лучше…» Последовали рыдания, перемежавшиеся ругательствами, из которых вытекало, что все равно отберет. Сергей было попытался напомнить, что существует и он, который никогда не позволит обобрать свою жену, даже бывшую… Но не договорил, поняв, что ведь может позволить. В той, райкомовской квартире, если бывший муж не оттягает, придется жить, а эту надо бы сдавать или поменять на меньшую с большой доплатой, как делают, например, многие отъезжанты… Поскольку за громкую аморалку Любу из культуры попрут точно, а его из института — не наверняка, но возможно. Нравы в институте были, как уже сказано, не то чтобы пуританские, скорее наоборот. Но общественное мнение выражалось всем известными словами упомянутого директора, академика, Нобелевского лауреата, гения и все еще неутомимого ходока: «Ты дери хоть Гея, хоть Люссака, хоть обоих, но чтобы персоналок у меня в заведении не было!» Поднимет Любкин комсомолец скандал из-за квартиры — и предложат уйти Сергею Григорьевичу мирно, чтобы не нагнетать ситуацию. В областной пед — хорошо, если место найдется и возьмут. Не такая он мировая величина, чтобы все ему прощалось и кафедры за него дрались… С деньгами возникнут проблемы. И, значит, он, Кузнецов, будет вынужден выбирать между своей нищетой и Ольгиной, и, значит, Ольга вообще кругом права.
