Через полгода Николай Иванович Сенин в пьяном виде замерз ночью у своего подъезда.
Словом, к тому времени, как Сергея Сенина, пятнадцати лет, приняли в знаменитый институт, родственников у него, кроме брата Игоря, неизвестно где находящегося с толстой девушкой и неизвестно, живого ли, не было. Брат Игорь считался пропавшим без вести — все родственники Сергея если не умирали вдруг, то пропадали без вести.
Как-то так получилось, что из Сенинской квартиры Сергея выписали. Он ведь был несовершеннолетним и в ней не жил…
А жил Сергей в общежитии на стипендию, которую платили всем студентам того института. Стипендия эта была вдвое больше обычной студенческой стипендии того времени, а за общежитие он вообще ничего не платил, как сирота. Так что Сергей ни в чем не нуждался. Товарищей, с которыми обычно все выпивают в студенческие годы, у него не было. В преферанс и даже в шахматы он не играл. И спортом занимался одиноким — бегом на длинные дистанции. Словом, был абсолютно отдельным ото всех и всего, кроме сопротивления материалов и более общих дисциплин этой же группы вроде теории упругости и теории пластичности.
Не то что он специально сторонился товарищей — скорей они не особенно им интересовались. Среди студентов самого, вероятно, прославленного, хотя и секретного в те годы института было много ребят из семей ученых, причем ученых крупных, не в первом, как правило, поколении. Их способности и воспитание проявлялись не только в учебное время, но и в свободное, которого у Сергея просто не было — в свободное время он читал учебники и монографии и сдавал по две сессии, а то и по три за время одной. А они читали модные романы в популярных литературных журналах, сами сочиняли и пели песни под гитару, знали наизусть много стихов, в том числе и запрещенных, слушали по ночам иностранное радио, а утром рассказывали анекдоты. Сергей им был не только неинтересен, но и несимпатичен. Они будто чувствовали исходивший от него особый запах, запах барака, не выветрившийся с детства, хотя Сергей принимал душ два раза в день и никогда не рушился, как многие из них, спьяну в постель, не почистив зубы, — поскольку не бывал никогда пьян.
Да ведь и лет с барачных времен прошло сколько! И в квартире приличной он жил, и в лесной школе — правда, тоже несколько барачного духа…
Но прозвище заглазное у него было Гегемон, и он об этом знал и нисколько не расстраивался. Честно говоря, несмотря на успешно сданные экзамены по мировоззренческим предметам — истории КПСС, политэкономии капитализма и социализма, марксистско-ленинской философии, он не особенно отчетливо представлял себе, что такое гегемон.
К восемнадцати годам, вместо обычных двадцати двух, он с красным дипломом — даже ненавидимый английский одолел! — окончил институт, был оставлен в должности ассистента на обожаемой кафедре сопротивления материалов, а в качестве одинокого преподавателя — в той же комнате общежития, только к нему перестали подселять соседей. Можно было предположить, что лет максимум через пятнадцать появится по крайней мере членкор по отделению технических или физико-математических наук Сергей Сенин, вернее, Сергей Кузнецов — как раз, преодолев все формальности, вернул он в это время себе фамилию по родному отцу, чем сильно удивил коллег…
Но тут с ним произошло нечто необъяснимое.
Или объяснимое — если вспомнить неясный намек на провал времени в его биографии, на каковой провал мы уже обращали внимание и обещали его растолковать. Не то он родился на шесть лет раньше, чем было зафиксировано соответствующим свидетельством и нашим рассказом, не то многие описываемые нами в настоящем времени события на самом деле произойдут в будущем… Второй вариант даже более вероятен, поскольку тут некоторые вещи случатся совершенно фантастические, и обстоятельства их будут нереальными — в будущем же все может состояться…
Впрочем, позже.
А сейчас о странностях ранней Кузнецова Сергея молодости.
Глава третья
Как будто подменили
Сергей Кузнецов почти потерял любовь ко всему, что любил прежде, и полюбил то, что было вовсе безразлично. Будто с возвращением родовой фамилии стал он другим человеком.
Начнем с того, что он полюбил художественную литературу, ходил на почту за журналами «Новый мир» и «Юность» и брал в библиотеке книги из отделов, о существовании которых раньше не знал. Обладая удивительной памятью и быстрой сообразительностью, вскоре едва ли не наизусть запомнил много прозы от Толстого до Паустовского, просто наизусть — стихи Лермонтова и Блока, стал разбираться и в текущих литературных событиях. Естественно, следил за творчеством своего однофамильца Анатолия Кузнецова, а также Гладилина, Аксенова, Амлинского и других вольнодумцев современной литературы, не говоря уж о поэтах Евтушенко, Рождественском, Вознесенском, Ахмадулиной, а также сочинителях песен Окуджаве и Визборе.
Соответственно перераспределились его силы и время. Все меньше он сидел дома, в комнате общежития, все равнодушней работал над диссертацией, посвященной созданию современной, предполагающей использование электронно-вычислительной машины М-20, методики расчета рамных конструкций, подвергающихся динамическим нагрузкам… Между прочим, в этой теме были заинтересованы военные, и, конечно, закончи Кузнецов диссертацию, как тут же ему дали бы защититься без всякой очереди, и молодой кандидат технических (или даже физико-математических) наук получил бы приглашение на должность начальника сектора, а то и отдела в соответствующее конструкторское бюро. А это значило: триста пятьдесят (а то и четыреста двадцать), включая надбавку за степень, плюс премии, плюс близкая перспектива докторской и должности заместителя главного конструктора годам к тридцати восьми — сорока. Все складывалось, да еще и биография — сирота… И при этом непьющий… Ну, понятное дело, квартира по нормам на должную составиться к тому времени семью (любая красавица и умница из числа коллег в полном распоряжении) плюс двадцать квадратных льготных метров за степень. Своим чередом Государственная, а то и Ленинская премия в группе (без публикации в открытой печати, естественно) «за важнейшую оборонно-техническую разработку». Автомобиль «Москвич-403», а то и «Волга» ГАЗ-21, в зависимости даже не от заработков, их хватило бы и на две машины, а от наличия в профкоме и от собственного тщеславия.
И так далее.
Но ничего этого не произошло.
Переродившийся Серега Кузнецов влился в тот большой отряд веселых бездельников — можно было бы сказать, плейбоев, если бы не отечественная склонность к духовному и душевному, — каких было в те времена не меньше трети в любом НИИ, КБ и техническом вузе.
Итак, диссертация писалась медленно и вяло, ассистентская должность на кафедре стала уже не совсем приличной, и, из уважения к прежде проявленным способностям, ему дали старшего преподавателя — без степени эта должность была бы пожизненной, точнее, до пенсии. Научный руководитель уже почти махнул на него рукой… Однако, продолжая понемногу, одновременно все больше предаваясь гуманитарным увлечениям, писать диссертацию, Кузнецов к двадцати восьми годам все же защитился, после чего стал молодым доцентом. И с удвоенным, утроенным энтузиазмом принялся все свободное от преподавания время отдавать разного рода культурно-массовой деятельности.
