И вдруг! Трубный глас с небес прямо мне в ухо:
— Женька! Бычара чертов! Я тебе звоню-звоню, и все без толку! Салют, дружбан!
Я отскакиваю от Евгения, как ошпаренная, и чуть не врезаюсь спиной в парня, так вовремя заоравшего нам в уши. Пока друзья-верзилы тискаются и нещадно колотят друг друга в грудь в порыве восторга, я опасливо отхожу в сторону: еще зашибут ненароком.
Теперь звучит музыка техно. Двое подростков, стоя на одной линии, демонстрируют свое умение в стиле тектоник. Танцоры двигаются на редкость синхронно, видимо, потратили немало времени на репетиции.
Я прислушиваюсь к разговору рядом. Так значит, Женя служил в армии. А ведь у него своя биография, которой я не удосужилась поинтересоваться. Вот откуда любовь к телефонной канализации. Евгений проходил службу в войсках связи, и образование имеет соответствующее.
Игорь, невольный мой спаситель, приехал на два дня из Тамбова погулять в городе на Неве. Он такой же рослый и крепкий как Женя, тоже белобрысый, шумливый и энергичный. Сразу же бесцеремонно, но с одобрением оглядывает меня с головы до ног и показывает Жене большой палец. Как ни странно, меня это не коробит, очень уж искренне у него получается.
Уже ночь, начинается развод Дворцового моста. Под ним на реке в великом множестве снуют кораблики с туристами, вооруженными до зубов фотокамерами.
Мы стоим у гранитного парапета, я между Игорем и Женей. Последний, обвив рукой мою талию, плотно прижимает меня к себе, причем, заметьте, без спроса, самовольно, как будто уже имеет какие-то права. Я едва сдерживаюсь, чтобы не всадить острый каблучок в его твердую коричневую туфлю, и даже примериваюсь взглядом, ищу уязвимое место. Но отвлекаюсь: хотя вокруг шумно, я слышу его дыхание у своей щеки, и чувствую тепло кожи сквозь ткань одежды.
Вокруг восторженная толпа:
— Началось! Поднимается!
— Супер!
— Вот это зрелище!
— Oh, my God!
— Phantastisch!
— О-фи-геть!
Звонит папа. Интересуется, где меня носит так поздно.
Что-то не хочется идти домой, могу я погулять вволю в теплый летний вечер, тем более что сегодня суббота? Объясняю своему ворчащему несовременному родителю, что наблюдаю развод моста вместе с друзьями.
— Папа беспокоится? — спрашивает Женя. — Это правильно. Мне нравятся девушки из хороших семей.
— А мне не нравится твое множественное число! — Зря сказала. Сейчас подумает, что я ревную. Надо срочно отвлечь его от этой мысли. — Сам-то небольно чтишь семейные традиции. Чей орден ты подарил моему брату? Уж не своего ли дедушки-фронтовика? — Вот так прямо в лоб и выдаю, да еще при друге, полное свинство с моей стороны.
Парень напрягается, рука на моей талии твердеет, потом он и вовсе ее убирает. Свесил голову, пыхтит, но молчит. В который раз убеждаюсь, что выдержки ему не занимать, другой бы точно нагрубил.
Игорь между тем как будто не удивлен. Он определенно взялся разрядить обстановку: шутит, сам же смеется, тянет нас к столикам у ларька. С ним два друга из Тамбова, втроем они шумная мужская компания, я невольно заражаюсь их беспечным весельем, какое присуще людям на отдыхе в отдаленном красивом месте.
Ребята берут по бутылке пива. Можно было бы выпить с ними за компанию, но взгляд задерживается на группе бомжей в стороне. Примостившись на бордюре клумбы, они пьянствуют, с ними две женщины, если можно их так назвать, лица у всех блаженные, одутловатые, глаза бессмысленные, они громко разговаривают, хрипло хохочут. Зрелище страшное и жалкое. Мне становится неприятен запах пива, и я решаю ограничиться мороженым.
— Катюша, Женя тебе говорил, что ты красавица? — треплется Игорь. — Глазищи как сливы, вылитая испаночка.
— У меня дедушка армянин, — улыбаюсь я. — Мне одной передался цвет его глаз, у брата Димки они безмятежно голубые, даже у мамы серые.
— Волосы темные тоже от деда?
— Ага, игры природы. Но я предпочитаю об этом сильно не распространяться. Как-то один знакомый парень, узнав про деда, обозвал меня армянской чуркой. Обидно. Мой дед за них же, за Ленинград сражался, а теперь для них просто чурка.
— Да плюнь, мало ли какие недоумки встречаются. Не хватало, чтобы мы своих предков стеснялись. Мой дед тоже воевал, погиб под Курском, в танке сгорел. Двадцать шесть лет, блин! Эти ушлепки себе такого даже представить не могут — пьют, ширяются, горланят и от безделья врагов выискивают! И ведь кто-то их науськивает, я уверен. Политиканы рвутся к власти и сталкивают народ лбами. Противно, что во все времена это срабатывает.
Смотрю на Евгения, тот сидит с каменным лицом, не отошел еще от моего выпада. Так вот тебе еще один:
— Что же ты, Игорь, все это своему другу не объяснишь? Он, насколько понимаю, знать своего деда не желает, будто того и не было никогда.
Игорь примиряюще обнимает меня за плечи:
— Катенька, тут совсем другое дело, давняя семейная история. Если Женя захочет, он сам тебе расскажет, а я не имею права. Одно скажу, не руби с плеча и строго его не суди.
Я вдруг чувствую себя полной идиоткой, бестактно сующей нос в чужое дело — наверное, впервые с начала своей журналистской карьеры. Никудышный я расследователь, не получился у меня профессиональный подход к делу, для этого надо быть беспристрастной, но с Женей чересчур все непросто. По сути, я его совсем не знаю, но отчего-то он стал мне близок.
Скоро Игорь начинает прощаться, сообразив, вероятно, что так принесет больше пользы двум надувшимся индюкам, чем неуклюжими попытками нас помирить.
— Завтра встретимся, братан, — хлопает Женю по плечу и исчезает вместе с друзьями.
— Мне пора домой, — решаю я. — Пойдем пешком, ты не против? Потом вернешься за машиной.
Мы медленно идем через Дворцовую площадь, на ней по-прежнему много гуляющих, люди не торопятся расходиться по домам. У Жени все еще сдвинуты брови, он покусывает нижнюю губу и бросает на меня косые взгляды.
Я беру его под руку:
— Не сердись. Я, должно быть, вздорная, невоспитанная девчонка. Мне ужасно стыдно, честно-честно… Давай больше не будем затрагивать эту тему.
Он берет меня за плечи и разворачивает к себе, в льдистой голубизне его глаз занимается озорной огонек:
— Хочешь, чтобы я тебя простил?
— Угу.
— Тогда поцелуй меня.
— Ох-ох, какой быстрый! — Артачусь, самой до чертиков хочется его поцеловать. Умру ведь, если не поцелую!
Мы долго целуемся, стоя неподалеку от Александрийской колонны, хотя вряд ли помним, где находимся и что за время суток в этом коварном городе, где всюду прячутся пухлые Купидоны — на фасадах, фронтонах, кровлях, в обрамлении окон. Они могут сверху незаметно пустить стрелу, когда вы беспечно шагаете по улице, когда решаете заняться служебными обязанностями, а вместо этого находите себя на главной площади в объятиях малознакомого мужчины.
