На большой перемене в столовой эта девица с рукой села со своим салатом почти рядом с Белецким. Да что же это такое? Интересно, что ей надо? Похоже, она его преследует. И чего собирается добиться?
Александр внимательно оглядел настырную девятиклассницу, которая сидела к нему боком. Нет, пожалуй, с деньгами в ее семье напряженка. Кроссочи на девчонке старенькие, джинсики – тоже. Пиджачок – вообще никакой. Может, все же еще раз предложить ей денег? Отец обязательно раскошелится – это ж ясно. Впрочем, не стоит. Кто она такая, чтобы он предлагал ей одно и то же два раза. Отказалась – пусть теперь кусает локти… своего задрипанного пиджака.
Белецкий понес грязную посуду в мойку и опять столкнулся с этой же самой девчонкой из параллельного класса. Она аж ткнула его в спину своим подносом. Во дает! Куда он – туда и она! Неужели не понимает, что его не возьмешь подобными женскими, как они тут говорят, примочками! Ее поведение напоминает ему бесполезную беготню вчерашней шмакодявки в рыжей шубке по горке. У него, Александра Белецкого, сердце еще и холодней, чем тот лед, что намерзает на детской горке.
Когда после уроков в библиотеке за Белецким в очередь опять встала девчонка с перевязанной рукой, он готов был взорваться. Не сделал этого только потому, что правила хорошего тона, которые вбивали в голову с раннего детства, не позволили ему начать выяснять отношения прилюдно. Но он дождался преследовательницу в коридоре и, уже с трудом сдерживая себя, спросил:
– С вами… с тобой можно поговорить?
Она удивленно посмотрела на него и кивнула. На плече ее здоровой руки висела школьная сумка, которая сильно раздалась от взятых в библиотеке книг или учебников. Видно было, что она тяжелая. Белецкий не без труда подавил в себе первое естественное желание помочь и предложил отойти подальше от двери. Девочка опять кивнула, отошла к противоположной стене и поставила сумку на пол. Александр удовлетворенно выдохнул: не надо будет думать о том, что собеседнице тяжело.
– Зачем ты меня преследуешь? – после минутного молчания прямо спросил он.
Девчонка, которая до этого смотрела в сторону, опять вскинула на него глаза и глупо переспросила:
– Преследую?
– Именно!
– Почему ты так решил?
– А чего тут решать? Все перемены ходишь за мной, как привязанная! Чего ты хочешь этим добиться?
Девушка как-то непонятно усмехнулась, подняла с пола сумку, повесила ее на плечо и, не говоря ни слова, пошла от него прочь по коридору. Белецкому очень хотелось ее догнать и крикнуть ей в самое ухо: «Все равно ничего не добьешься!» – но он опять сдержался. Он умел сдерживаться. Научиться бы еще вообще ни на что ненужное не реагировать. Пока получалось плохо.
Дома Белецкому пришлось опять разозлиться. Сегодня в квартире явно побывала она. Он всегда чувствовал запах духов этой женщины, хотя она предпочитала свежие, ненавязчивые ароматы. От нее обычно едва-едва пахло духами, но Александр всегда безошибочно определял дни, когда она приходила в гости к отцу. Отец много раз обещал, что больше не будет встречаться с ней в их квартире, но всякий раз свое обещание нарушал. Белецкий-младший злился, негодовал, проклинал и грозился уйти из дома, хотя идти ему было абсолютно некуда. Отец знал это и, наверно, именно поэтому не держал своего слова.
Домашние задания давались Александру с трудом. Он все время отвлекался на размышления о том, почему отец так доверчив после того, что с ним случилось. Наверно, взрослому мужчине трудно сбросить со счетов физиологию, но на месте отца Александр бы сбросил. Он зажал бы себя в кулак. Он бы никогда и ни за что, если бы с ним, если бы его… как отца… Предательство нельзя прощать. Никому! А вот новое предательство можно не допустить, не подпуская к себе близко никого… особенно женщин… Если уж самая… замечательная оказалась… то от остальных можно ждать только еще большей подлости. Они, эти женщины, способны с диким упорством штурмовать ледяные горки… Лучше бы они с таким же упрямством совершенствовали свои душевные качества. Впрочем, откуда у этих созданий души?!
Когда отец вернулся домой, Александр пулей выскочил в коридор, чтобы задать мучивший его вопрос:
– Сколько можно приводить сюда Наталью Павловну? Ты же обещал этого не делать!
Владимир Анатольевич, не снимая ни шапки, ни дубленки, тяжело вздохнув, опустился на ящик для обуви и сказал:
– Пожалуй, нам надо поговорить об этом серьезно, сынок…
– О чем?! – взвился Александр. – Все уже говорено-переговорено! Сколько можно?!
– Знаешь, Саша… Вроде я уже привык называть тебя так… Честно говоря, мне надоела эта перевернутая ситуация, когда кажется, будто ты мой отец, а я твой сын, который обязан выслушивать вечные нотации и всяческие недовольства своим поведением. На самом деле я взрослый человек и имею право жить в соответствии с собственными интересами.
– Папа! А как же мои интересы? Почему взрослые всегда так легко поступаются интересами своих детей? Неужели у детей совсем нет прав?
– Скажи, пожалуйста, – Владимир Анатольевич несколько повысил голос, – какие твои права я нарушаю?
– Сам знаешь, какие! Я не хочу, чтобы эта женщина здесь бывала!
– Но ведь если я соглашусь с тобой, получится, что будут нарушены мои права. И как же быть?
Александр с самым злобным лицом скрестил на груди руки и процедил:
– Тогда я не понимаю, почему до сегодняшнего дня ты сто раз мне обещал, что в нашем доме ее не будет?
– Потому что я еще плохо знал Наташу… ни в чем не был уверен…
– А теперь, значит, хорошо узнал?!
– Да… Хорошо! Так хорошо, что должен тебе сообщить – я на ней женюсь!
Белецкий-младший побелел лицом и вынужден был схватиться за косяк двери, поскольку его сильно качнуло.
Владимир Анатольевич сорвал с головы шапку, в которой здорово вспотел, вскочил с ящика и уже самым настоящим образом закричал:
– Меня выводит из себя, что ты ведешь себя, как нервная девица! Да! Это весьма обычное для мужчины дело – жениться! И я не понимаю, что тут такого ужасного?
– Все ты понимаешь, папа… – упавшим голосом сказал Александр и побрел к себе в комнату.
Владимир Анатольевич с перекошенным лицом запустил шапкой в угол прихожей и опять рухнул на ящик с обувью.
Глава 6
«Я подсуетилась, и тебе дали поручение…»
Маму очень беспокоила рана на руке дочери, и она все-таки сводила Варю в травмпункт. Теперь каждый день девочке приходилось ходить на перевязки. Они были весьма болезненны. Рана выглядела препротивно. Несмотря на то что врач назвал ее неглубокой и обещал, что шрам если и останется, то будет едва заметен, Варе казалось, что скоро он расползется по всему телу, и его гнусные отростки, добравшись до шеи, в конце концов обезобразят и лицо. Варя уже с неприязнью поглядывала на Белецкого, когда он попадался ей на пути в школе. Она поняла, что на его сострадание надеялась напрасно. А человек, который не умеет сострадать, ей интересен не был. Варе даже не пришлось делать особых усилий, чтобы больше не думать о парне. Ей показалось, что все прошло само собой. Конечно, было жаль того красивого чувства, которое распускалось в ней к этому странному Саше, как невиданный цветок. Он, видимо, завял, так и не раскрыв до конца свой яркий бутон. Зато об этом чувстве можно было теперь снова мечтать. Варя уже знала, какой щемящей радостью оно наполняет сердце, какими радужными красками при этом начинает сверкать мир. Что ж, видимо, она еще не столкнулась в жизни с тем человеком, вместе с которым испытает счастье взаимной влюбленности, но она будет терпеливо его ждать.
