— И я не заметила, — призналась Анна, глядя на меня с жалостью. — А что, снова Кристалл Перемещения сработал?
— Тайм-аут! — завопил я, поднимая руки. — Вы меня разыгрываете? Вы правда не заметили разницу между мною и этим… желтым комдивом?
— Вообще-то нам было не до сравнительного анализа, — сказал Огоньков. — Когда мы с тобой из Глубокого Леса вышли и ты в обморок упал, надо думать от переутомления, вдруг откуда ни возьмись из-за пригорка отряд белогвардейцев! Ты со снега вскочил и ка-ак закричишь: шашку мне!
— Драка завязалась, — поддакнул Петро. — И вел ты себя в ней очень даже достойно. Рубал врага как капусту! Отрядами распоряжался: пехота туда, артиллерия сюда! Я еще подумал тогда: вот тебе и скромный бес, сотрудник отдела кадров! Настоящий полководец, а не рядовой оперативный сотрудник преисподней.
— П-противника мы прогнали, —запинаясь, глядя на меня во все глаза, продолжила Анна. — И с наскока город осадили. А гарнизон в городе просто громадный — пехота, артиллерия… В общем, силы противника превосходят нас численно в десятки раз. У нас боевого духа сразу конкретно поубавилось. Особенно после того, как разведданные подоспели. Зачем рисковать и лезть голой грудью на какое-то секретное оружие, когда Первая Конная армия на подходе? Вместе с ней мы — сила! Без больших потерь город завоюем. А ты говоришь: ни фига! Мы их, говоришь, голыми руками возьмем, пока они еще тепленькие… А секретное оружие ихнее засунем… ну тут я не буду пересказывать. Главное — стратегия, говоришь! Главное — применить, мол, знаменитый ход конем!
— Я такое говорил? — удивился я. — Что еще за ход конем?.. Где-то я этот термин уже слышал…
— …И тут же собрал совещание штаба. Закричал: подавайте мне штабные карты! Какие еще карты? Сроду у нас никаких карт не было! А ты: марш на ближайший огород! Картошки натащил, разложил на столе и начал объяснять: вот мы, а вот противник… Ах! — вдруг вскрикнула она, прижала ладони к щекам и выбежала из комнаты.
— Что с ней?
Петро подумал и, покраснев, хлопнул себя по затылку. А Огоньков захихикал.
— Это, получается, она не е тобой после боя на сеновале целовалась? — сказал товарищ комиссар. — Дела-а…
— А ты подглядывал, селедка четырехглазая?
— Как ты меня назвал? — возмутился Огоньков. Я прикрыл рот ладонью. Вырвалось… Выраженьице из лексикона желтого комдива.
— Ничего не понимаю… — пробормотал Петро. — Вот в прошлый раз, когда ты переместился, слепой бы угадал, что ты — это не ты. А сейчас — никаких пьянок, дебошей и разгула, никакого разврата. Выиграл сражение. Повел войско в бой. Командовал дивизией. И очень грамотно командовал! Опять же Кузьме руку и сердце не предлагал, Анну за бока и другие части тела не щипал, а галантно предложил прогуляться на сеновал.
Адово пекло! Сволочь! Василий, блин, Иваныч! Прилетел на все готовенькое и обрадовался! Уникальную дивизию борцов за свободу малых Темных народов получил! А я за него в психушке парился и с сумасшедшими воронами бегал по городским улицам! Желтопузая скотина! Командовал моей дивизией! Увел мою девушку! Спал в моей кровати! Ел из моей… Тьфу! Я т-тебе покажу сеновал! Я тебе морду р-рас-квашу, вонючка усатая!
А эти помощнички?! Петро Карась да комиссар Огоньков?! Ординарец и политрук! Видите ли, не заметили они разницы между мною и Чапаевым! Да все они заметили, только не признаются! Вруны! Лицемеры! Предатели! Самые настоящие предатели! Как можно перепутать его и меня? Я же — ого-го! А он — тьфу! А они?!.. Рады переметнуться к новому командиру! А старый их сколько раз вытаскивал из безвыходных ситуаций? Двурушники!
— Адольф… — тревожно позвал Петро. — Ты чего?.. Пыхтишь, как ежик, и ноздри раздуваешь?
— Товарищ Адольф… — медленно отступая к стенке, подал голос и комиссар Огоньков. — Ты так глазищами-то не сверкай… А то страшно.
И как я раньше не разгадал сволочную их сущность? Ну ничего, теперь у меня глаза открылись… И засверкали… Вон какая мерзкая харя у Огонькова — бледная. Губешки трясутся, ручки дрожат… Пер-ре-бежчик! А Петро? Карась этот толстомордый? Гадина! Подбородок свой круглый, как пятка, будто нарочно выставляет — так и ждет, чтобы я ему врезал левой снизу вверх! Что зенки пялишь? Думаешь, не врежу? Еще как врежу!
И, не в силах удержаться от соблазна, я прыгнул вперед и замахнулся.
От первого удара Петро посчастливилось ускользнуть. От второго тоже. С криком:
— Братишка, с ума сошел, что ли? — он попытался выпрыгнуть в окно. Попытка не удалась, в силу того что окно снаружи было плотно закрыто ставнями. Петро, как мячик от стенки, откатился на середину комнаты.
Комиссар Огоньков решил спастись с помощью риторики. Выставив перед собой безоружные ладони, он с пафосом молвил:
— Именем революции! Требую остановиться! — потом пригляделся ко мне повнимательнее, ойкнул и нырнул под стол.
Стол я разнес пинком копыта, обутого в высокий сапог, — и уже занес кулак над скорчившимся на полу комиссаром, как вдруг на спине моей тяжелой свинцовой чушкой повис Петро.
— Адольф, братишка, форштевень тебе в дышло, опомнись! Ты что творишь? — заорал он мне в ухо. — Беги, комиссар, спасайся, я его задержу! Приведи подмогу!
Тут я совсем взбеленился.
— Подмогу?! — заревел я. — А-а-а… Заговор устроили? Погубить меня договорились? Ну держитесь…
И началось! Я ревел как раненый медведь, прыгал из стороны в стороны, кидался на стены, но Петро вцепился в меня как пиявка и отваливаться никак не желал. Огоньков, вместо того чтобы бежать за подмогой, выбрался из-под обломков стола, резво отполз к двери и принялся оттуда бомбардировать меня картошкой. Ярость моя была так велика, что картофелины я ловил ртом и немедленно пожирал — даже и не думал никогда, что на такое способен! В тот момент я вообще ни о чем не думал. «Р-раскромсать! — билось между висками как кровь в моей голове. — Р-разрубить! Р-разрушить!»
И когда на пороге комнаты показалась Анна с громадной оглоблей в руках, я — себя не помня совершенно — отодрал-таки от собственной шеи матроса, швырнул его в окно (пробив своим телом ставни, он вылетел на улицу) и пошел прямо на кикимору.
Огоньков закрыл глаза, прошептал: «Если погибну, прошу считать меня коммунистом» — и с криком:
— Спасите! — бросился мне под ноги. Л
Я споткнулся, рухнул на порог, еще в полете успев заметить, как взметнулась надо мной оглобля… Анна! И ты, Брут! Как оглобля опускалась, я не помню. Что, впрочем, неудивительно, поскольку оглобля опустилась не куда-нибудь, а точнехонько мне на макушку.
Думаете, пока я валялся в бессознательном состоянии, меня связали, окатили холодной водой, похлопали по щекам, сунули под нос нашатырь, а в пасть прыснули валерьянки — и я очнулся, покраснев от стыда, униженно извинился, и на этом все закончилось? Ну да, как же! То есть связали, конечно, и холодной водой поливали, и свинцовую примочку прикладывали к шишке на голове, и нашатырь использовали, и валерьянку. Но после всего этого мудрый Петро Карась, сказав, что знает, как правильно приводить комдивов в чувство, плеснул мне в рот полный стакан спирта…
