Уйми бездумное роптанье
И обреки все сердце вновь
На безграничное страданье,
На бесконечную любовь!
Каролина Павлова
Глава 1
Обманутый жених
…Ночник не горел, и пока глаза привыкали к
темноте, Юлии пришлось постоять у двери, вдыхая запах табака и пыли, и хорошей
перчаточной кожи, и чего-то особенного – словом, запах мужчины. Чужого мужчины!
Она по-прежнему ничего не видела. Все небо за
окном затянуто тучами, ветер ярится, а здесь так тепло, так тихо. Так томно!
Очертания кровати выступили из тьмы, и Юлия
торопливыми, невесомыми шажками добралась до нее, постояла мгновение, глубоко
вздохнув, и осторожно, чуть дыша, присела, а потом прилегла с самого краешка. У
нее было такое ощущение, будто бросилась она в эту роковую постель как в омут.
Ну ничего! Самое главное сделано! Самое
страшное позади! И теперь можно не мучиться сомнениями, как вчера, как всю
дорогу до станции: «Может быть, сегодня. Может быть, уже этой ночью…»
* * *
«Может быть, сегодня! Может быть, уже этой
ночью мы станем любовниками. Нет, мужем и женой!»
Конь устало взбрыкнул; Юлия натянула поводья,
чувствуя, что краснеет: а вдруг скакун почуял ее горячечные мысли?
Подбежал работник: «Милости проше, добрый пан,
ясная пани!» – подхватил лошадей под уздцы, сунулся было поддержать стремя, но
Адам оказался проворнее и уже соскочил с седла, ревниво оттолкнул работника,
принял Юлию на руки и медленно, неохотно опустил на землю, крепко прижимая к
себе и скользя губами от виска к шее. И снова эти мысли, от которых
перехватывает дыхание и слабнут ноги: «Сегодня ночью!» Юлия видела, как бьется
синяя жилка на его горле, и не сомневалась, что он думает о том же!
Работник пялился на них с любопытством.
– Н-но, холоп!.. – Адам, очнувшись,
брезгливо отстранил его с пути рукоятью хлыста и, подхватив Юлию под локоток,
повел в дом.
Несколько мохнатых шавок с лаем бросились
из-под крыльца, и Юлия тихонько засмеялась: уж больно старательно выслуживались
собачонки перед сухоньким человечком в старом кунтуше
[1]
и форменной фуражке, напяленной явно
впопыхах, и хотя начальник станции силился принять достойно-грозный вид, сразу
было ясно, что натура у него добрейшая.
– Лошадей! – скомандовал Адам. – Но
прежде ужин!
«Значит, поедем дальше! – разочарованно
вздохнула Юлия. – Ну что ж, это самое разумное. Ведь почти ночь на дворе!
Господи, я так устала! И вообще…» – Она прикусила губу, изо всех сил стараясь
держаться небрежно и не выказать, до чего она обиделась на Адама, который,
оказывается, жаждет ее меньше, чем она его. А следовало бы наоборот!
Тем временем начальник станции что-то отвечал,
всплескивая руками, но из-за лая проклятых шавок трудно было хоть что-нибудь
разобрать.
– Тють, скаженные! – вдруг заорал он
могучим басом, неожиданным для его сложения, и трижды топнул в крыльцо. Шавки,
сочтя, очевидно, свою службу выполненной и вполне одобренной, немедленно
убрались туда же, откуда взялись, а начальник станции повторил и слова свои, и
жест, и мимику крайнего отчаяния:
– Лошадей?! Какие лошади?! Две клячи на дворе,
да хоть бы их и не было вовсе! Что с них проку?! Ни под седло, ни в упряжку!
Что сегодня с вельможными панами поделалось? Все так и гонят в Варшаву!
– Мы едем из Варшавы, – подала голос
Юлия, однако это дела не поправило: начальник станции вновь всплеснул руками:
– Пшепрашам бардзо
[2],
ничего не могу поделать, даже заради
чудесных очей ясной пани! Однако же проше пана, пани не гневаться и не
печалиться. В доме моем они отыщут уютный ночлег, а к утру кони вполне отдохнут
и смогут вновь нести на себе таких прелестных седоков!
Юлия не могла не улыбнуться этим цветистым
речам. Вдобавок она вовсе не была огорчена тем, что предстоит заночевать здесь.
Итак, ночь с 16 на 17 ноября 1830 года навсегда сохранится в ее памяти! Сколько
раз, пока они ехали рядом с Адамом – так близко, что лошади их чуть не терлись
боками, – Юлия делала вид, что засматривается, как сияет Божий мир под
чистым небом, радуясь последним погожим денькам, как солнце прячется за речку,
как заря румянит облака, а сама думала, как поведет себя, если вдруг Адам возле
какого-нибудь уединенного стожка остановится, снимет ее с седла, опрокинет в
душистое сено… Она и хотела, и боялась этого. Ну вот, время пришло! Конечно,
здесь, на станции, в простынях, перинах и подушках, все будет не так
романтично, как в душистом, шуршащем сене, однако что ж, такова судьба!
Она вздохнула обреченно-счастливо – и не
поверила своим ушам, услыхав, что Адам требует для них две комнаты. Кровь
бросилась ей в лицо. Две?! И тут же Юлия мысленно пристыдила себя: разумеется,
она все время забывает, как благороден Адам. Несомненно, он желает Юлию так же,
как и она его, однако пока они не повенчаны, пока не стали по закону мужем и
женой… Ах, как это правильно! Как благоразумно! Как пристойно! И как скучно! А
разве не от этой самой скучной благопристойности очертя голову бежала она из
родительского дома?! И вот… Слезы навернулись на глаза, но тут же новая догадка
мгновенно высушила их: да ведь Адам просто не хочет компрометировать ее перед
этим забавным старичком! А вдруг тот приметил, что на ее плотно обтянутом
перчаткою пальце нет необходимой выпуклости, указывающей на обручальное кольцо,
и называет ее «пани», а не «панна» только из деликатности? Эти две комнаты
заказаны Адамом лишь для отвода глаз, ну а ночью, несомненно… О, несомненно!
Юлия ободрилась, перестала хмуриться и с
выражением приличествующей скромности на лице вошла в дверь, почтительно
отворенную для нее начальником станции.
