Юлия шевельнула губами, но заговорить смогла
не сразу. Ненависть Яцека сразила ее – особенно тем, что была такой застарелой,
такой неумирающей! Первой мыслью было робко напомнить ему, что, возможно, не
порка – причина его горба: он ведь всегда был редкостно уродлив, рахитичен,
большеголов и кривоног, – но тут же ярость опалила ей лицо. Он хотел
мстить ее отцу! Мечтал о муках ее отца! Ах ты, падаль! Нет, надо бежать отсюда
немедленно! Дом старой Богуславы перестал быть надежным убежищем – поскорее бы
покинуть его, поскорее! А куда идти? Ну не может ведь быть, чтобы эта
вакханалия продолжалась до бесконечности! Надо думать, войска стоят не далее
чем в десяти-двадцати верстах, так что, если бы купить лошадь… У нее, по
счастью, были с собой немалые деньги…
Она сунула руку в карман и с изумлением
обнаружила, что он пуст. Неужто выронила кошелек в кухне, когда чистила платье?
И тут же кривая улыбка Яцека подсказала ответ. Он, значит, не только пялился
куда не следует. Он еще и обобрал ее! Ах, мерзость, мерзость! Ладно, черт с
ним! Лучше пешком идти, только бы подальше отсюда!
Юлия схватила салоп, небрежно брошенный в
кресло, и ринулась к двери, но Яцек проворно заступил ей путь:
– Куда это вы направляетесь, панна Юлька?
Неужто решились покинуть меня?
– Не твое дело! – фыркнула Юлия,
примеряясь, как бы половчее обойти его.
– Да как же не мое? – пожал плечами Яцек,
и горб его жутко вздыбился. – Ведь я поляк, мы в Польском королевстве,
значит…
– Ты в Российской империи! – заносчиво
перебила Юлия. – Угомонись! Не сегодня-завтра наши вернутся в Варшаву, так
что…
– Так что угомониться придется вам, ибо
русские отползают на восток, будто побитый медведь! Власть в руках
Административного совета королевства, отныне Польша опять для поляков,
ясновельможная панна! Теперь мы здесь хозяева! А вы – моя постоялица, вы у меня
на квартире стоите. А за постой платить надобно!
– Ты же взял деньги, чего ж тебе еще? –
глумливо напомнила Юлия.
Яцек неловко затоптался на месте, и Юлия
ринулась было мимо него, да не рассчитала, какие длинные у горбуна руки, не
руки, а оглобли! И этими своими оглоблями он перехватил ее на бегу, стиснул,
повлек к себе, бормоча:
– Деньги? Что деньги! Твой отец дом купил, а
ты мне за него заплатишь!
Ошеломленная этой нелепицей, Юлия на мгновение
замерла, и Яцек притиснул ее к себе так, что губы его впились ей в шею, а в
бедра вжалось что-то твердое и болезнетворное, и она с криком отшатнулась.
Яцек выпустил ее, но при этом толкнул так, что
она повалилась на кровать и не сразу смогла подняться.
– Лежи! – крикнул Яцек, удерживая ее
одной рукой, а другой расстегивая штаны и извлекая на свет Божий нечто столь
несообразное, что Юлия уставилась на это расширенными глазами.
Ей было с чем сравнивать! Позапрошлой ночью
размеры этого знака мужского достоинства Зигмунда показались ей восхитительными
и весьма немалыми. Но то была детская игрушка по сравнению с тем, что выставил
на обозрение горбун, и Юлия с невольным любопытством подумала, как же он не
спотыкался и не ходил вовсе враскоряку, ежели между ног у него жило этакое
чудище?!
Когда-то давным-давно она услышала от пьяного
солдата слово «елдак» и долго пребывала в уверенности, будто это то же самое,
что «чурбак». Потом, когда маленькая Юлька на прогулке в их имении во
всеуслышание назвала «кучей елдаков» горку ровненьких березовых дров,
громоздившихся в поленнице, отчего матушку едва не хватил удар, а отец почти
задохнулся от сдавленного хохота, она уразумела, что слово это, мягко говоря,
неприличное. Однако истинный смысл его оставался скрыт от нее до сего
мгновения… Впрочем, сейчас Юлия думала, что лучше б ей никогда его не знать,
ибо нечеловеческий елдак горбуна был нацелен прямо под ее задравшиеся юбки.
– Давай, ну! – взревел горбун, схватив
свой жуткий меч обеими руками и тряся его, и раскачивая, отчего тот словно еще
более возрастал в размерах, хотя это и казалось вовсе немыслимым.
У Юлии помутилось в голове. Однако где-то на
краю сознания мелькнула мысль, что, лишись она чувств, сразу же сделается
покорной игрушкой Яцеку и тот убьет ее, едва ворвавшись в ее тело. Это
отрезвило: оцепенение схлынуло. Юлия забилась на постели, швыряя в Яцека
подушками, скомканным одеялом, пытаясь пихнуть его ногой, но этим только
помогла ему, ибо, схватив ее за лодыжку, Яцек рванул Юлию к себе так, что она
распростерлась на спине, и рухнул сверху, до того опьяненный похотью, что не
сообразил содрать с жертвы панталоны.
Она закричала звериным криком, уворачиваясь от
его жадного рта, забилась, шаря вокруг себя, больно ушиблась рукою о ночной
столик при кровати – ах, что значила сия боль по сравнению с той, которая
сейчас разорвет ее тело?! – и, мучительно извернувшись, вдруг увидела на
этом столике начатый моточек ниток, кружево и воткнутый в него стальной крючок
Богуславы. Единственное ее оружие!
Кончиками пальцев она подцепила крючок,
стиснула его в кулаке и принялась наносить удары в лицо, в шею Яцека, но он их
будто и не ощущал. Нашарив наконец-то завязки панталон, он с торжествующей
усмешкой победителя взглянул на свою жертву – и тут, в последнем проблеске
сопротивления, Юлия изо всех сил вонзила крючок ему в глаз – весь крючок, по
самый краешек! – и едва успела увернуться от струи крови, хлынувшей на
подушку.
Яцек замер, словно бы в недоумении уставясь на
Юлию единственным выпученным глазом, а потом с тяжелым хрипом содрогнулся раз,
другой… все слабее и слабее… и навалился на нее всей своей тяжестью.
Неподвижной тяжестью.
Горло от запаха крови свела кислая тошнота. Юлия
едва не лишилась чувств, но все же нашла силы спихнуть с себя Яцека и скатилась
с кровати, простерлась на полу, с наслаждением ощущая прохладу гладких, добела
выскобленных половиц. Унимая запаленное дыхание, торопливо оправила юбки,
застегнула крючки лифа. Несколько крючков было оторвано, но все равно – какое
наслаждение было вновь оказаться под защитой одежды! Она заботливо разгладила
ладонями смятое платье, оглядела себя, не залита ли кровью, и пронзительно
вскрикнула, обнаружив, что одна прядка ее светло-русых волос красная и влажная.
Схватив с того же столика ножницы (ах, жаль,
не заметила их прежде!), ринулась к зеркалу, одним махом отхватила
окровавленную прядь, швырнула на пол – и замерла, услыхав какое-то движение за
спиной.
Опять, взвизгнув, кинулась к кровати, занося
для удара ножницы… но ее «рукоделие» было уже закончено: Яцек лежал недвижно,
один глаз его был мученически выкачен, а в другом среди сгустков крови
поблескивал беленький краешек крючка, пронзившего его мозг.
Юлия тронула Яцека за плечо – сперва одним
пальчиком, потом ладонью, потом потрясла… Он оставался неподвижен.
Мертвенно-неподвижен!
