Откуда он здесь?! Как он здесь?! Зачем?!
«Да за тем же, за чем и прочие, – холодно
усмехнулась Юлия. – И, верно, он здесь завсегдатай – ведь на премьеры
зовутся только «друзья дома»!»
И память тут же подсуетилась: вытащила из-под
спуда тщательно запрятанное, старательно забытое зрелище совместного похабства,
творимого на алом плюшевом жертвеннике. Это ведь Адам был тогда среди прочих!
Это его видела Юлия перед тем, как лишилась чувств! Он и его бесстыдство были
причиною ее болезни, он, Аполлон с ногами сатира! Верно, и душа его такова –
похотлива, блудлива.
Она-то мучилась угрызениями совести,
изнемогала от стыда, ощущала себя предательницей, потому что введена была в
роковое заблуждение тьмой, и ночью, и своей любовью к нему! А он, расточая ей
нежнейшие признания, через час бежал сюда и валялся с распутной Ружей, ленивой
Пивоньей, глупышкой Фьелэк – да и со всеми с ними враз. С него станется! Ах,
потаскун, пакостник, блудодей, кощунник! Да как он смел глумиться над любовью!
Вот сейчас Юлия скажет ему! Все скажет, что думает! Ведь, если порассуждать,
она здесь очутилась из-за него. Он сейчас узнает, что совершил!
Юлия уже набрала в грудь воздуху, оттачивая
словцо поострее, уже хищно блеснули ее глаза, она уже приоткрыла рот, готовясь
обрушить на Адама град упреков и оскорблений, – да так и замерла, словно
подавилась своими же словами, ибо внезапная мысль, пронзившая ее, была ядовитее
змеиного укуса: а что будет, если Адам в ответ назовет фамилию ее отца? На свой
позор она уже закрыла глаза, но позора этой отважной, честной фамилии вынести
не сможет! Господи, не допусти!
– Юлия, Боже правый, – повторил между тем
Адам, и недоверчивое изумление на его лице сменилось кривой усмешкою. – Ты
здесь?! Так, значит, Сокольский ошибался, говоря, что ты, что ты дочь… – У него
перехватило горло, и, как ни была напряжена, потрясена Юлия, она не смогла не
заметить, что рука Люцины вдруг ощутимо задрожала, и мадам испуганно
воскликнула:
– Проше пана, здесь нет имен! Здесь только
цветы и садовники! Нашу дебютантку зовут…
– Юлия! – бормотал Адам, обратив на слова
мадам Люцины не более внимания, чем на мушиное жужжание. – Так, значит, ты
лгала мне все это время?! Лгала с утонченным бесстыдством?! Ты просто шлюха, а
не племянница горничной у Аргамаковых, или за кого ты там себя выдавала, и уж
тем паче не та, за кого принял тебя Сокольский?! А он-то клялся, что невзначай
обесчестил тебя, что должен отыскать, что ты теперь от него никуда не денешься!
Поделом ему! Хорошенькое его ожидает разочарование, когда он узнает, что ищет
шлюху, а вовсе не дочь русского…
– Проше пана Кохайлика! – истерически
взвизгнула Люцина, и Юлия не вдруг сообразила, что Кохайликом в Цветочном
театре кличут Адама, и не только за его фамилию Коханьский, но, верно, и за
неутомимость в любодействе. – Проше пана Кохайлика! Мы не называем никаких
имен! Сей новый на нашей сцене цветочек зовется Незабудкою, и сейчас ей надлежит
избрать себе садовника, чтобы удалиться с ним в покои, а потом узнать его по
запаху в темноте среди прочих. Итак, Незабудка, приглядись, выбери: будет ли у
тебя садовник-блондин, садовник-брюнет, рыжий, шатен, русый? Ты должна быть
внимательна!
Мадам Люцина, не останавливаясь, тараторила
остальные правила игры, встречаемые смехом и восторженными криками гостей. Они
оставляли других девиц и выстраивались перед Юлией, поигрывая чреслами.
Мадам Люцина подтолкнула Юлию, но та стояла
будто к полу приклеенная, не сводя глаз с тонкого, красивого лица Адама, на
которое медленно восходила лукавая улыбка, а глаза зажигались похотливым огнем.
– О, так ты должна выбрать себе
садовника?! – промурлыкал он. – Сделай милость, окажи мне эту честь, пусть
у тебя будет садовник-блондин. Выбери меня, и клянусь, Незабудочка, ты этого
никогда не забудешь!
В нем просыпалась чувственность, и весомое
доказательство сего неудержимо восставало из густой черной шерсти, покрывавшей
его бедра.
«Меня сейчас вырвет! – с ужасом подумала
Юлия. – Прямо сейчас! Я больше не могу!»
Она отшатнулась от Адама и наткнулась на
стоявшего рядом мужчину – того, с кем он беседовал о гильотине. Она его и не
разглядела толком, да и теперь было все равно, только бы оказаться подальше от
этого Кохайлика, внушавшего ей даже не отвращение – какой-то темный ужас,
поэтому она схватила за руку этого незнакомца и напористо повлекла за собой
прочь из залы, сопровождаемая улюлюканьем, хохотом и непристойными пожеланиями
оставшихся ни с чем гостей.
– Садовник-брюнет! – оповестила всех
Ружа. – У Незабудки садовник-брюнет!
Краем глаза Юлия успела увидеть, что Адам
ринулся следом, однако мадам Люцина проворно заступила ему путь.
– Так у нас не принято, пан Кохайлик, –
сказала она тихо, но твердо.
Ни на миг не замешкавшись, Адам попытался
оттолкнуть мадам, но та вцепилась в проемы двери и стояла непоколебимо, как
скала.
– Так у нас не принято, – повторила
Люцина, и в голосе ее зазвенел металл. – Или вы хотите, чтобы пан Аскеназа
закрыл для вас кредит в нашем Театре?
«Ох, да он даже блудит в долг, этот загонов
шляхтич!» – с презрением подумала Юлия, а что было в парадной зале потом,
узнать не удалось: перед нею оказалась дверь ее опочивальни, куда она и
вбежала, волоча за собой своего избранника.
Захлопнула дверь, повернулась, бурно дыша,
взглянула наконец на того, с кем ей предстояло сейчас разделить ложе… Да так и
села на кровать, ибо ноги подкосились.
Поистине нынешний вечер выдался неистощимым на
неожиданные встречи! «Садовник-брюнет» тоже оказался знакомым Юлии. Это был
Валевский.
* * *
– Пан Ал… пан… – заикаясь проговорила Юлия, и
он ответил почти так же, как там, на станции, где она увидела его впервые:
– Зовите меня лучше пан Флориан. Это имя не
хуже прочих! И весьма соответствует обстановке!
[36]
При этом он хихикнул, и Юлия, приглядевшись,
поняла, что ее «садовник» изрядно пьян. Его даже пошатывало, взор блуждал, а
рассеянное выражение лица доказывало, что он видит происходящее вполглаза и
слышит вполуха.
«Может, он сейчас свалится и уснет, и все
обойдется?» – с надеждой подумала Юлия, однако расчеты ее тут же и рухнули: пан
Флориан с некоторым усилием вынудил оба глаза не разбегаться в разные стороны,
а вперил их в грудь Юлии и, пробормотав:
