– Что-то на тебе больно много лепестков,
Незабудка! – принялся срывать с нее одежду столь сноровисто, что
оторопевшая Юлия ощутила себя луковкой в руках опытного повара: уже через
мгновение шелуха платья была с нее сорвана, остались только голубые чулочки с
подвязками. Они-то и произвели на пана Флориана наиболее возбуждающее
воздействие: застонав, он опрокинул Юлию на кровать.
«Ну, хотя бы удовольствие я наконец-то
получу!» – изо всех сил стараясь быть циничной, подумала Юлия и зажмурилась, но
память-предательница вдруг нарисовала перед ней брови вразлет, чеканный
профиль, темно-серые глаза и твердые губы Зигмунда Сокольского, и горло сжалось
от непрошеных слез. Конечно, она готова была зарыдать от ненависти к нему!
Пан Флориан вдруг опрокинулся на спину:
– Черт! Пусто-пусто! Такого со мной еще не
бывало!
Она подавила вздох не то облегчения, не то
разочарования и с усилием отогнала воспоминания о ночи на почтовой станции.
Кажется, дело складывается не так плохо.
Сейчас пан Флориан уснет – и все останется шито-крыто.
Однако он не засыпал, а просто лежал рядом с
Юлией молча, изредка трогая ее тонкое колено и тихонько посапывая, а она с
трудом удерживалась, чтобы не захихикать от щекотки, и боялась только одного:
что он потребует «взлелеять свой росток». С некоторыми приемами сего
«цветоводства» мадам Люцина в теории ознакомила Незабудку, но применять их на
практике у нее нимало не было охоты. Но вдруг пан Флориан тяжело задышал и
привскочил над Юлией.
– Ох, скорее, скорее! – с беспокойством
прошептал он, выкатывая свои черные глаза и раскидывая ей ноги пошире. –
Мой маленький капрал готов к штурму! Скорее открой ворота крепости, не то он
опять опустит свой таран!
Юлия не смогла сдержать смеха. И, едва
коснувшись ее, пан Флориан задрожал, заерзал, тихонько завыл – и стремительно
изверг свою похоть и свою слабость. А потом уснул так внезапно, будто
умер, – и только громкое сопенье выдавало, что он вполне жив.
* * *
Юлия лежала на спине, все еще согнув колени,
совершенно ошеломленная открывшейся ей истиной: оказывается, не все мужчины
доставляют женщине наслаждение! Не могут? Не хотят? Не умеют? Значит, не все
мужчины одинаковы в постели, не все такие, как Зигмунд, который старался не
только для своего блага, но и для своей незримой любовницы. Может быть, он
вообще единственный…
От этой мысли новая волна ненависти к
Сокольскому захлестнула Юлию. Да как он смел осведомить Адама о случившемся?!
Как он смел говорить о Юлии так, словно она – его вещь, его крепостная девка?!
Как он смел неотвязно присутствовать в ее мыслях, вплоть до того, что даже
сейчас ей чудится его насмешливый, пристальный взгляд?!
Она сердито повернула голову в ту сторону,
откуда, как ей чудилось, исходил этот прилипчивый взгляд, – и чуть не
вскрикнула, увидев Шимона Аскеназу, стоявшего в дверях и глазевшего на
обнаженные тела Юлии и пана Флориана. При этом он отчаянно гримасничал, делал
какие-то безумные жесты, и Юлия не тотчас поняла, что пан Шимон всего лишь
просит ее выйти с ним из комнаты. Что, уже пора снова идти к гостям? Но почему
в глазах Аскеназы такой ужас?
Немало всем этим озадаченная, Юлия поднялась
и, прижав к груди охапку своих шелковых одежек, вышла в коридор, желая сейчас
только одного: поскорее помыться.
– Слушайте, барышня! – пробормотал
Аскеназа трясущимися губами. – Не стойте так, как будто у вас совсем
отнялись ноги!
Юлия даже вздрогнула, до того эти слова
напомнили ей жуткую суету в доме старой Богуславы. Она даже оглянулась невольно
на кровать – но пан Флориан вполне жив, тихо, ровно сопит… Тут пан Шимон,
потеряв терпение, схватил ее за руку и потащил по коридору, беспрерывно
бормоча:
– Нужно бежать, бежать!..
– Дайте хоть одеться! – прошептала Юлия,
вырывая руку. – Что за спешка, не пойму?!
Ей тоже стало страшно. Наверное, поляки
напали-таки на след убийцы горбуна, а значит, есть угроза и для Аскеназы.
Однако, даже если сейчас вокруг их Театра стоит полк жандармов с кавалерией и
артиллерией в придачу, Юлия никуда не пойдет, прежде чем не примет ванну и не
оденется по-людски. Она так и сказала Аскеназе, и тот мученически возвел к небу
глаза:
– Ты, барышня, жалкий шекель, а он взыщет с
меня за тебя, как за меру золота! – простонал он.
Юлия подняла брови. Еще совсем недавно,
насколько она помнила, в эту фразу пан Шимон вкладывал совсем другой смысл! И
кто взыщет? Тот самый загадочный патрон? Но почему?!
Ах, нет, все это потом! Они уже стояли у входа
в комнатку Юлии, и все показалось не таким страшным, когда она обнаружила там
два кувшина с горячей водой. Не в силах ждать прислугу, Юлия развернула ширму и
принялась плескаться в тазу. Она вышла завернутая в пеньюар, чистая и почти
счастливая, – да так и ахнула, увидев Аскеназу, который сидел на плюшевом
пуфе и плакал горькими слезами, тихонько всхлипывая и стеная:
– Пропал, пропал бедный еврей!
Юлии стало и смешно, и жалко его. Подошла,
наклонилась участливо:
– Да в чем дело-то, пан Шимон, голубчик? Что
случилось? Могу ли я помочь?
– Где была моя бедная голова?! – вскричал
Аскеназа и ощупал названную часть себя, словно не веря, что она по-прежнему
сидит на его толстой короткой шее, а не бродит по улицам как
неприкаянная. – Где был мой бедный разум? Мой папа говорил мне: «Шимон,
сынок! Ты должен не только слушать ушами, но и смотреть глазами! Только тогда
ты услышишь то, что хотел тебе сказать вельможный пан, а не просто слова, которые
он сказал!» Вот-вот… А я забыл. Забыл! – Он ткнул себя перстом в
грудь. – Что говорил мне вельможный пан? Он говорил: «Аскеназа, ты плут,
но ты не посмеешь мне отказать! Иди на улицу Подвале, в дом, что рядом с
костелом Ченстоховской Божьей Матери. В этом доме живет горбатый служка. У него
прячется женщина. Служка – плохой человек. Возьми эту женщину от него и дай ей
кров и пищу. Помоги ей!»
Так сказал мой патрон. И что сделал плут
Аскеназа? Он пошел на улицу Подвале в дом рядом с костелом. Он увидел… Панна сама
знает, что я увидел! Я сказал панне: надо бежать! И мы побежали. Я привел панну
в свой Театр, дал ей кров и пищу и решил помочь заработать несколько денег.
Так, мелочь! Не для того, чтобы разбогатеть старому Шимону, нет! Борони Боже! Я
подумал: чем плохо, когда молодая панна встречается с молодыми панами и имеет
потом злотый-другой на булавки? Я думал, мой патрон будет говорить: «Ты плут,
Аскеназа, но я тобой доволен!» И что же случается? Ко мне прибегает бедная
Люцина – и ее лицо от страха имеет вид, как будто кто-то немножко сидел на
нем! – и говорит, будто мой патрон ищет панну Юлию! Будто она принадлежит
ему!
