Юлия даже поежилась, ибо Зигмунд на миг
напомнил ей отца, а генерал Аргамаков был, ей-богу, последним человеком, о
котором сейчас хотелось думать! Это воспоминание на миг развеяло чары Зигмунда,
которым уже поддалась было Юлия, как, впрочем, и все присутствующие, и тогда
она смогла взглянуть на другого гостя, который вытирал платком усталое лицо и с
отчужденным равнодушием озирал стены станционного помещения.
Он был невысок, плотного сложения и уже
склонен к полноте, невзирая на молодость: ему было едва за двадцать. Черные
волосы оттеняли бледность лица, в котором было что-то орлиное, надменное: в
этих широко расставленных круглых, немигающих глазах, в коротком горбатом носе,
в поджатых губах маленького рта… Юлии показалось, что она уже видела этого
человека прежде: высокомерно-сосредоточенное выражение его лица было чем-то
знакомым.
Несомненно, знавал его и пан Тадек. Во всяком
случае, вид у доброго хозяина сделался такой, словно он повстречал призрак, а
глаза испуганно сновали от лица гостя к портретику, висевшему в темном уголке.
«Вот на кого он похож! – внезапно
сообразила Юлия. – На Бонапарта! Ну прямо как две капли воды! Бывают же
такие чудеса!»
– Позвольте рекомендовать друга моего, –
Зигмунд отвесил полупоклон в сторону своего спутника. – Пан…
– Милостивый Боже! – восторженно перебил
пан Тадек, разве что во фрунт не вытягиваясь перед гостем. – Ваше ве… ваше
вы… ваше превосходительство!
Однако тот покачал головой:
– Зовите меня лучше пан Валевский. Это имя не
хуже прочих.
– Слушаюсь! – рявкнул хозяин изумительным
басом, и Зигмунд, невольно прижмурясь, похлопал его по плечу:
– Спокойно, пан Тадек! Спокойно! Не пора ли
приняться за ужин, если, конечно, и для нас найдется корочка вашего чудесного
хлебца?!
– О, пан Зигмунд! – захлебнулся радушием
хозяин станции. – Да для вас… для вас! А ну, Юзефа, Аннуся! А ну!..
Зигмунд одобрительно кивнул хозяину и
наконец-то соизволил обратить внимание на сидящих за столом: «Прошу прощения у
дамы!» – однако Юлии, когда эта гордая голова склонилась перед нею в
изысканно-небрежном поклоне, вдруг почудилось, что Зигмунд заметил ее, едва
вошел, а приветствие оттягивал вовсе не из-за суматохи, учиненной Тадеком, а по
непонятному, оскорбительному пренебрежению к ней и в особенности к Адаму.
– Зигмунд Сокольский, позвольте
рекомендоваться! – щелкнул он каблуками, подтвердив мысленную догадку, что
этим широченным плечам более пристал мундир, чем статское платье.
Юлия вежливо улыбнулась в ответ. Взгляды их
встретились, и ее поразило изумление, сверкнувшее в его холодновато-голубых
глазах, почти мальчишеская растерянность. Да и она вдруг ощутила себя одиноким,
потерявшимся ребенком, которому сейчас, немедленно необходимо прильнуть к
чьей-то широкой груди, успокоиться в чьих-то объятиях… С некоторым усилием и
даже изрядной долей презрения к себе она оторвала взор от плеч и рук Зигмунда и
обратила взгляд на Адама, ибо это его плечам и рукам теперь предназначено было
утешать и успокаивать ее!
Ситуация сложилась неловкая. Юлии полагалось
бы ответно отрекомендоваться, однако назвать свое настоящее имя у нее не было
ни малейшей охоты. Если только Адам узнает, как она водила его за нос все это
время, он сейчас же вскочит из-за стола и ринется прочь от нее, невзирая на всю
свою великую любовь! Довольно и того, что он напряженно молчит, хотя из
соображений приличия мог бы представить Юлию пани Коханьской, своей женою,
пусть это и не отвечает истине!
Между тем молчание затягивалось, и Юлия уже
совсем было решилась назвать девичью фамилию своей матушки – Корф, под которой
знал ее и Адам, как вдруг заметила, что жених ее бледен и смотрит на Зигмунда,
будто школьник на сурового учителя, ну а тот уставился на него с таким
высокомерным пренебрежением, что Юлия, будь она мужчиною, тотчас вызвала бы его
на дуэль за один только этот взгляд.
– Кого я вижу! – развел руками
Зигмунд. – Да ведь это Коханьский! Какими судьбами здесь? Тоже спешишь в
Варшаву?
Адам кивнул, затем быстро замотал головою, и в
глазах его появилось затравленное выражение, ударившее Юлию в самое сердце. Она
даже и помыслить не могла, что эти прекрасные тонкие черты способны исказиться
таким страхом! Адама отличали подчеркнутая выдержка, умение владеть и жестами,
и словами и как бы всех и вся держать на почтительном отдалении. Это особенно
восхищало вспыльчивую, несдержанную Юлию, потому что напоминало ей деда,
старого барона Корфа, с его загадочной молчаливостью, за которой чувствовалось
то знание человеческой природы и снисходительного, чуть ироничного отношения к
ней, которое и называется мудростью. Но сейчас ее жених был сам на себя не
похож!
– Нет, – выдавил наконец Адам. – Мы,
собственно… мы… – Он осекся, умоляюще глядя то на Зигмунда, то на Юлию, которая
почувствовала себя дура дурой, особенно когда Зигмунд снова поглядел на нее – с
тем же непостижимым выражением удивления и недоверия. И неизвестно, что было
хуже: умирать от стыда под этим взглядом – или увидеть, как презрение в глазах
Зигмунда сменилось нежностью, едва в поле его зрения появилась Аннуся,
нагруженная таким огромным подносом с яствами, что из-за них едва виднелось ее
миленькое личико и голубенькие глазки, повлажневшие от волнения.
О Юлии Сокольский позабыл вмиг, будто ее и не
существовало вовсе.
– Аннуся! Светик! – воскликнул он, ловко
подхватив поднос и с легкостью швырнув его на стол. – Дай же поглядеть на
тебя! Боже, сколь же ты сделалась хороша и пригожа! Я всегда знал, что ты
будешь красавицей, но чтоб такова?! – Он обежал нескромным взором
заманчивые стати девушки.
«Красавица?! – возмущенно подумала
Юлия. – Да она совершенная кукла!»
Почему-то ее невыносимо раздражала эта Аннуся,
которая так и сияла в преувеличенных – слепому видно! – комплиментах этого
господина. Более того! Он пожимал ее пальчики, а другой рукой – прочим это было
неприметно, а Юлия-то все отлично разглядела! – украдкой оглаживал не
только изящную талию, но и сдобный задок. И эта глупая Аннуся, вместо того
чтобы отпрянуть, как следовало бы скромной девице, ежилась и млела под его
ласкою, будто кошечка под хозяйской рукою.
– Ох, какая цепочка! – Зигмунд уставился
на Аннусин крестик, который скорее лежал, чем висел на пышненьких грудях,
расчетливо приподнятых тесным корсажем, и даже тронул эту цепочку, чтобы лучше
разглядеть, ну а что ладонь Зигмунда походя огладила волнующуюся грудь, опять
же заметила только Юлия. Впрочем, нет: могучая пани Юзефа, вошедшая со вторым
огромным подносом, тоже не оставила без внимания поведение дочери и так резко
свела свои широкие черные брови, что Юлия даже удивилась, как это они не
столкнулись с грохотом, подобно двум грозовым тучам.
