Глава 2
Рыцарь спасает даму
А виновата во всем была оперетка. Модная
оперетка про какую-то юную герцогиню – Герольштейнскую, что ли, – которой
было очень тоскливо и одиноко во дворце, и она, шутки ради, переоделась в
платье своей субретки и отправилась на прогулку, а в лесу повстречала молодого
красивого егеря – и влюбилась в него. Вот это была жизнь! Не то что в ее
дворце, где правят этикет, скука, где только и говорят о войне с соседним
герцогом! Опасаясь потерять любовь, герцогиня назвалась вымышленным именем и
решила оставить все: богатство, власть, замок, где она так скучала, и бежать со
своим милым куда глаза глядят… Однако бдительные герцогинины министры изловили
ее – и егеря тоже – на месте преступления. Тут-то и выяснилось, что егерь –
вовсе не егерь, а тот самый соседский герцог, с которым нашей герцогине
следовало начать войну! Разумеется, вместо войны сыграли свадьбу…
Почему-то сия незамысловатая история тронула
Юлию до глубины души. Вот здорово, подумала она тогда, если бы такое чудное
приключение произошло со мной! А то жизнь так скучна, так однообразна! Она
бросила упрек небесам и попросила для себя чего-нибудь эдакого, невероятного…
Не зная, что ей предстоит открыть для себя старинную мудрость: «Будь осторожен,
прося чего-то у Бога: он ведь может и выполнить твою просьбу!»
С чего началось приключение отчаянной
герцогини? С переодевания. И первым делом Юлия переворошила все шкафы и сундуки
и отыскала синее мериносовое платье с белой кружевной отделкой – одно из ее
домашних платьиц времен еще институтских. Букольки уложила как можно скромнее,
ну а капор своею незамысловатостью заставил бы зарыдать от умиления даже самую
суровую бонну. Она знала все черные ходы в доме, укромные переходы, известные
только прислуге, и ей не составило труда ускользнуть от бдительного ока
взрослых этими тайными путями. Ну а если и приметила странно одетую барышню
какая-нибудь захлопотавшаяся покоёва
[8],
то ей и в голову не пришло бы бежать
рассказывать об этом его высокоблагородию или хозяйке: своенравная паненка
всегда делала что хотела, могла весь дом на голову поставить своими причудами,
так что за беда, коли идет куда-то не столь разряженная, как обычно?!
Юлия без помех выбралась и за ограду сквозь
укромную калиточку в проулок, повернула за угол – и просто-таки ощутила, как
растворилась в суете и гомоне Нового Свята – главной променады Варшавы.
Новый Свят, в просторечии Новик, для Варшавы –
то же, что Невский проспект для Петербурга, Елисейские Поля для Парижа и Унтер
дер Линден для Берлина. Все модные лавки, кофейни, клубы, вся толчея и блеск,
все хорошенькие женщины и задорные молодые люди… О, идти по Новому Святу было
совсем не то, что проезжать по нему в экипаже, украдкой поглядывая сквозь
окошечки на кипение веселой варшавской суеты! Воздух Варшавы пьянил, дурманил,
девушке хотелось зайти в каждую лавочку, постоять у всякой витрины, примерить
каждую шляпку, напяленную на восковую раскрашенную болванку, приложить к платью
всякий кружевной воротничок, нацепить на запястье вот эту дешевенькую
брансолетку из бурштына
[9],
приостановиться возле всякой
торговки, купить «сахар-р-но морожено», крутым шариком или сдавленное с двух
сторон толстыми вафлями, или золотистых, пузатеньких, горячих, усыпанных маком
бубликов, называемых «пляцки», или – о ужас! – насыпать в карман семечек!
И букетик, хоть самый простенький, из братков, левконьев или вовсе румянок. Ну
что-нибудь делать такое, чего она никогда не делала! Однако цель ее пути была
впереди. И она не хотела разменивать на маленькие радости большую, главную,
заветную. Чашка кофе в «Вейской каве» – вот это приключение! Вот это эпатаж!
«Вейска кава» – «Деревенская кофейня» на
окраине Варшавы, место самое любимое и всеми посещаемое, деревенский, сельский,
хотя и внутри города (его отделяют от окраины Александровская площадь и парк
Лазенки), кофейный дом. Все Юлечкины подруги там побывали и наперебой
рассказывали о прелести этого местечка, о раскованности (но не распущенности!)
тамошних нравов. Еще прочитав стихотворение господина Вяземского «Станция», она
мечтала о «гарнушках»
[10]
«Вейской кавы» как о символе
раскрепощения и свободы нравов, о которой без конца болтали все подружки,
которая входила в моду и, разумеется, яростно презиралась в хорошем, приличном
обществе. Впрочем, Юлия была уверена, что хорошее общество всегда имеет душу
семидесятилетней старухи и ненавидит молодость во всех ее проявлениях. Ну и уж
само собою – в доме Аргамаковых посещение «Вейской кавы», этого гнездилища
разночинцев, загоновой шляхты
[11],
как презрительно
выражался князь Никита Ильич, было мало сказать запрещено – немыслимо,
невозможно! А коли так, Юлия, «неслух своеобычный», непременно должна была там
побывать.
