Юлия не была уверена, что это его имя… может
быть, его просто так называли, словно короля – ваше величество. Во всяком
случае, так это звучало, и даже Эльжбета покорно склоняла перед ним свой
надменный бледный лик. Что же говорить о девчонках, которые травой перед ним
стелились, падали ниц, едва он появлялся?!
Все трепетало при его появлении, и только Эльжбета
шла к нему, робко брала за руку, говорила что-то ласковое, пытаясь заглянуть в
лицо…
Юлия не знала, отчего, но ей было страшно при
виде Баро, она старалась держаться от него подальше, не выходила из укромного
уголка, пока он оглядывал склоненное, трепещущее сборище женщин своими жесткими
черными глазами.
Удивительно – Юлия помнила эти глаза! Порою
она всерьез пыталась припомнить, что было с нею прежде, до того, как она пришла
сюда, и все ее желания свелись к непрестанной иссушающей жажде, которую она
безуспешно пыталась утолить напитком, имеющим запах тины. Но ничего не
возникало в голове, никаких картин, кроме одной: она стоит в сиреневой комнате
напротив статуи обнаженного, бесстыдного мужчины, а потом, ночью, эта статуя
выходит из ниши и ложится к ней в постель. Это Баро стоял там, Баро потом
возлег с нею и терзал ее страстью! Но с той ночи, чудилось, прошло немалое
время! Стройный юноша, чью статую видела Юлия, превратился в крепкого,
заматеревшего мужчину, все тело которого утратило мраморную гладкость кожи и
поросло густыми черно-седыми волосами, так что бриллианты длинного ожерелья,
которое он носил не снимая, посверкивали сквозь кудрявую поросль на груди,
словно светляки сквозь траву. Молоденькие цыганки шептались меж собой – мол,
той, кого Баро полюбит, он отдаст свои бриллианты, а ведь они – целое
состояние. Говорили также, будто он снимет его ради той, к кому потянется его
сердце, во время ласк, чтобы не поцарапать нежную кожу женской груди, не
причинить ей боль. Пока же он не снимал его ни разу, и некоторые с гордым видом
показывали чуть заметные, полузасохшие царапины, как знак того, что разделяли с
Баро свое ложе. Как-то раз, впрочем, Юлия увидела, что одна из таких цыганок
украдкою сдирает ногтем засохшую коросту, не давая ей зажить, и поняла, что
Баро давно не брал себе женщины из табора – так, теперь она это знала,
назывались все они, живущие в зале с низким сводчатым потолком, спящие на
коврах вповалку, поющие, танцующие и трясущие наперебой монистами, чтобы
привлечь внимание Баро.
С этого все и началось…
Баро появился в сопровождении Эльжбеты. Она
держала его за руку и что-то быстро говорила, причем глаза ее имели столь
жалкое выражение, что ясно было: она о чем-то умоляла Баро, а тот нипочем не
давал согласия – небрежно отвечал что-то, улыбаясь уголком рта, а глаза его так
и шарили по толпе жадно вздыхающих цыганок. Позади Баро стояли еще два цыгана,
в таких же черных бархатных безрукавках, белых рубашках и алых шелковых
шароварах, как у вожака. Они были молоды, статны, красивы, но ни одна женщина
не глядела на них искушающе: вся сила соблазна была устремлена только на Баро.
Наконец он передернул плечами и покачал
головой так выразительно, что всем сделалось ясно: он отказал Эльжбете. Она
отпрянула, стиснула у груди руки, задрожала вся… Напрасно! Баро махнул рукой
старшей цыганке, та хлопнула в ладоши – и на ковры полетели одна за другой
сорванные рубашки молодых цыганок, и сонмище грудей, оказавшись обнаженными,
соблазнительно заколыхалось, сонмище лиловых, алых, коралловых, коричневых сосков
призывно напряглось под скучающим взглядом Баро.
А потом по знаку старшей девушки одна за
другой пошли мимо Баро, потряхивая грудями и монистами, да так, что это зрелище
могло бы искусить святого! Молодые цыгане подались вперед, глаза их загорелись,
губы с вожделением приоткрылись. Один Баро оставался внешне безучастен – только
желваки на скулах ходили да ожерелье сверкало на часто вздымающейся груди.
Юлия таилась в своем углу, наблюдая, как
наполняются надеждой заплаканные глаза Эльжбеты, пока все девушки проходили
мимо Баро, а он так и не остановил ни на одной из них свой выбор. И вдруг
старшая цыганка заметила спрятавшуюся, одним рывком сорвала с нее рубашку и с
такой силой вытолкнула ее на середину залы, что Юлии ничего не оставалось
делать, как припомнить все, чему ее здесь учили, и старательно повторить урок.
Слишком старательно! Она так запрокинулась,
выставляя трепещущую, звенящую голую грудь, стоя на коленях, что едва не
потеряла равновесие. Напряглась, пытаясь удержаться… Поясок ее юбки с тихим
щелчком лопнул – и лоскутья соскользнули, оставив Юлию совершенно голой. Она
замерла от ужаса.
То, что произошло потом… Одним прыжком молодые
цыгане оказались рядом, схватив девушку. Ее остолбенение, впрочем, сразу
прошло, и она сшибла одного на пол, подцепив ногой за ногу и сильно рванув, а
другого просто пнула в коленку так, что он взвыл и запрыгал.
Только этот вой и был слышен – такая
воцарилась тишина в зале. Мониста более не бренчали – девушки, сбившись в
уголке, с испугом глядели на Юлию, которая уже подобрала свои лохмотья и
безуспешно старалась вновь приладить их на себе, но лопнувшая веревка оказалась
чересчур коротка и никак не завязывалась.
Она не замечала, но остальные-то видели, как
упавший цыган вскочил и, сверкая глазами, в которых ярость сменила страсть,
выхватил из-за голенища плетку, замахнулся… Но Баро только цыкнул – и юноша
опустил плеть, отошел, хрипло выдохнув свой неутоленный гнев, но спорить не
осмелился. А сам Баро дернул Юлию к себе, взял в горсть ее косу, поглядел на
жесткие, распушившиеся кончики, потом погладил ровненький пробор, бегущий по
голове:
– А я-то ее сразу не узнал! Наваксили кудри
девке? Нет, это не пойдет! Стэфка! – крикнул он старшей цыганке, и та
побежала к нему проворно, как девочка. – А ну…
Он только мигнул, но грузную Стэфку будто
ветром сдуло, и уже через мгновение голова Юлии была погружена в горячую воду,
а у самых глаз лопались черные пузыри. Понадобилось, впрочем, два или три чана,
чтобы смыть, а потом еще большой кувшин, чтобы ополоснуть волосы. Все это заняло
буквально несколько минут. Вскоре, совершенно одуревшая, сидела Юлия на ковре,
а Стэфка остервенело терла ее волосы ряднушкою, пока они не окружили голову
Юлии прежним золотистым облаком, заигравшим, заблестевшим в свете свечей.
Подошел Баро, взял горстью шелковистые,
искристые пряди, поднес к губам, с наслаждением вдохнул душистый, травяной
аромат настоя, которым мыли ей голову, улыбнулся, переводя взор на ее
испуганные глаза, приоткрытый рот:
– Вот так лучше! Да ты красавица!
Это он произнес, уже склонившись, чуть касаясь
ее пересохших губ. Они слабо шевельнулись под властным, долгим поцелуем, и Баро
с трудом оторвался от нее:
– Хочешь пить?
