– Дай ей воды, Чеслав! – махнула другим
пистолетом Эльжбета, и молодой цыган со всех ног бросился выполнять ее
приказание.
Юлия пила огромными глотками, и жесткая
сухость уходила из горла, все мышцы как бы расправлялись. Правда, теперь стало
холодно, и она, не спрашивая, заползла под перины, поджала колени к подбородку,
еще постукивая зубами, но все реже, все тише.
– Что ты делаешь! – пробормотал
Баро. – Она же не перенесет…
– Никуда не денется! – дернула ртом
Эльжбета. – Потом ее будет рвать двое суток, но полчаса полежит спокойно и
даст нам наконец поговорить. С глазу на глаз, как я давно хотела.
– С глазу на глаз? – оживился
Баро. – А девчонка? А мои сыновья?
– Рано радуешься! – бросила
Эльжбета. – Твоих ублюдков я отпущу, но ты рано радуешься! Я так и вижу
твои глупые, подлые мыслишки: мол, Чеслав и Петр уйдут, вернутся с оружием и
зулой, убьют меня, а ты тут же вскочишь верхом на новую кобылку и будешь ее
погонять, пока не надоест?
Дрожь Юлии унялась, она смогла открыть глаза и
увидела на лице Баро такое злобно-обескураженное выражение, что стало ясно:
догадка Эльжбеты верна. А графиня – Юлия вдруг вспомнила, кто была Эльжбета:
хозяйка этого дома и графиня Чарторыйская! – продолжала с тем же
выражением холодного презрения:
– Пораскинь мозгами, что будет, если русские
придут и найдут графиню убитой, а дом разграбленным – твои девки не
постесняются, я уверена! С пустыми руками ни одна не будет! Вряд ли они
поверят, что это поляки убили патриотку, шляхтянку, дальнюю родственницу самого
Адама Чарторыйского. Да и среди русских таких дураков нет! И подумай, далеко ли
ты оторвешься от русского эскадрона, который идет на рысях, – ты со своими
телегами?!
– О чем ты, Эльжбета? – поднял брови
Баро. – Русские будут озабочены твоей смертью? Да они награду дадут тому,
кто тебя прикончит: ведь это в твоем имении вырезали русский отряд!
Эльжбета так и передернулась:
– Против моей воли, ты знаешь. Против моей
воли. Я принесла свои извинения русскому генералу, поклялась на Евангелии, что
этой кровью мои руки не обагрены, что это трагическая случайность войны.
– И он поверил, да? Это же надо! Поверил
лживой женщине! А ведь с виду такой умный, голова седая, вояка прожженный… как
бишь его фамилия, я что-то запамятовал… Аргамаков?
Юлия даже подскочила на постели, вспомнив эту
фамилию. Ее отец был здесь?! Был, не зная, что его дочь в это время пляшет с
цыганами в подвале? Ах, как жестока, жестока судьба! Почему отец не осмотрел
это подлое место от крыши до подвала – тогда он нашел бы, нашел дочь! Слезы
хлынули из глаз, но следующие слова Баро высушили их мгновенно.
– Я так и вижу твои глупые и подлые
мыслишки, – передразнил он графиню, и ее лицо сжалось в кулачок от
ненависти. – Мол, ты предъявишь эту девчонку русским – и тебя не тронут!
Что ж ты не показала ее отцу, когда он спускался в подвал, когда он говорил со
Стэфкой и со мной, когда мы клялись самыми страшными клятвами, что ты укрыла
нас, несчастных, сирых цыган, от жестоких поляков, внезапно налетевших на Бэз и
уничтоживших русский отряд?
– Да ты еще глупее, чем я думала! –
уничтожающим тоном проговорила Эльжбета, и черты ее лица вернулись на место,
вновь приобретя привычное выражение холодного презрения ко всему на
свете. – Вообрази-ка, что сделал бы с тобой Аргамаков, узнав свою дочь в
полусумасшедшей девке с крашеными волосами и услышав ее россказни, которыми она
всем уши в подвале прожужжала: про статую молодого красавца, которая оживает
ночью и предается безумной страсти с первой попавшейся женщиной? А потом бы он
поглядел на эту статую, – Эльжбета резко отдернула штору, – узнал бы
в ней тебя на двадцать лет моложе, сложил бы два и два… и получил бы не пять,
как ты надеялся своим куцым умишком, а именно четыре! Тогда твоя голова и
минуты не удержалась бы на плечах. А теперь…
Она умолкла, задумчиво глядя в стену, и
молчала так долго, что Баро не выдержал:
– Да что теперь-то?!
Юлия взглянула в его лицо – и была поражена.
Куда девался самоуверенный, разнузданный барон? Этот немолодой испуганный цыган
с полуседой растрепанной бородою, набрякшими подглазьями, багровыми щеками,
неужто он – тот самый Баро, который входил в подвал, полный на все готовых
молоденьких красавиц, с видом султана, идущего в свой покорный гарем? Не иначе
все они тоже были одурманены зулою, да и Эльжбета, если и вправду это она
изваяна с ним рядом во второй нише! Но, наверное, это было давным-давно…
– Это было давным-давно, – словно эхо,
отозвалась Эльжбета, и в глазах ее, устремленных на Баро, вспыхнула
жалость. – И я любила тебя, так любила… Я вышла за тебя замуж тайно, я
бросила бы все и ушла бы с тобой в лес, в степь, я жила бы с тобой в кибитке –
и ежеминутно благодарила бы Бога за это счастье! Но ты не велел! Ты знал:
случись такое – и я потеряю наследство покойного мужа, и старый граф, отец его,
который еще жив, лучше завещает деньги монастырю, но только не графине-цыганке.
Ты ничего не хотел терять! Ты хотел ездить со мною в Италию и жить там годами,
изображая из себя польского магната, но так же ты хотел иногда возвращаться в
табор, чувствовать себя вольным цыганом. Я принесла табору столько денег, что
ты стал Баро – вожаком. Теперь вся власть была твоя, все женщины твои, весь мир
твой. А зимою ты возвращался вместе со своими девками в Бэз, и я лизала тебе
колени – так, кажется, ты это назвал? – вдруг сорвалась на истерический
визг Эльжбета. – Я лизала тебе колени, умоляла о любви, о ласке, будто
собачонка! Я, графиня Чарторыйская, твоя жена, вся вина которой была в том, что
она не смогла родить тебе сыновей!
– Да, Петра и Чеслава родила мне
Стэфания, – с отзвуком прежней спеси в голосе произнес Баро, и Юлия вновь
мысленно ахнула: «Стэфания? Стэфка, эта толстая цыганка, мать его детей, приводила
к нему девок в постель? Ну и нравы, скажу я вам!»
Страшный грохот прервал ее мысли, она едва не
свалилась с кровати. Баро замер, воздев руки…
Это был выстрел. Из дула пистолета сочился
дымок. Облачко дыма реяло вокруг статуи голого Баро… вернее, того, что от нее
осталось. А осталось совсем мало: голова, плечи, торс разлетелись вдребезги.
Меж полусогнутых ног вызывающе торчало орудие удовольствия, и это было так
смешно, что Юлия зашлась в истерических повизгиваниях, ну а Эльжбета хохотала
во весь голос.
Баро же чуть не плакал. Поднимал с полу
меленькие осколки своей былой, юной красоты и бормотал:
– Будь ты проклята, Эльжбета! Будь ты
проклята!
На мгновение Юлии показалось, что второй
пистолет графиня сейчас разрядит не в статую, а уже в оригинал, но та лишь
коротко, сухо рассмеялась:
