Ванда глядела на нее во все глаза –
темно-синие, без единой мысли, – тупо моргая. Юлии даже не по себе стало.
И жалко было одуревшую от ревности подругу, и страшновато враз.
– Вот клянусь чем хочешь, – сказала она
ласково, – что не знала ни о каком Зигмунде! Про отряд слышала, да. Но
одно с другим никак не складывается, верно? Или Эльжбета соврала и это польский
отряд, или у него другой командир. Ну подумай, подумай! Бог знает какую чушь
несешь! Это ты неизвестно зачем сорвалась из Бэз.
– Зачем? Как это зачем? – хрипло
повторила Ванда. – Я спасала свою жизнь. Ведь Зигмунд…
И тут Юлия вспомнила: Зигмунд ищет Ванду,
чтобы та умолкла навеки и никому уже не могла рассказать об убийстве, тайно
совершенном в Кракове. Понятно: страх и пережитое в доме графини помрачили ее
разум, вот она и связала одно с другим: приближающийся отряд и Зигмунда,
преследующего ее.
Юлии сделалось дурно: а где ее, ее-то
собственный разум?! Он-то где был и позволил гнать коня во всю прыть, вместо
того чтобы затаиться в окрестностях Бэз и подождать своих?! Никакого Зигмунда
там нет и быть не может, а значит, бояться нечего. «И надеяться не на
что», – с тоской подсказало безрассудное, измученное сердце.
Ванда прижала ладони к лицу, потом отняла их,
и Юлия увидела, что из глаз ее ушло безумие: теперь в них светились бесконечная
печаль и жалость. И еще Юлия поняла, что Ванда вновь, уже в который раз, прочла
ее самые тайные мысли. Но не злится больше, а только жалеет ее.
– Прости, – прошептала Ванда, со вздохом
приближаясь к Юлии и беря ее за руку. – Прости, я обезумела от ревности. Я
боюсь его, я ненавижу его, но не могу перестать любить. Он самый великий
негодяй из всех негодяев, но душа моя прикована к нему. Я только и могу
спасаться от него. Нет, даже не жизнь свою спасаю: скорее оберегаю его от
нового преступления. Сколько уже их на его счету! Убийство тетки, совращения
женщин – я ведь не одна, и ты не одна, множество нас таких, – карточное
шулерство, предательство…
Она вдруг осеклась и сделала какое-то странное
движение руками, словно порывалась схватить, удержать что-то, потом прижала
ладонь ко рту и уставилась на Юлию огромными испуганными глазами. Но поздно –
слово уже вылетело.
– Предательство… – повторила Юлия чужим
голосом, берясь за стремя и медленно ставя в него ногу. – Предательство?!
Она тяжело поднялась в седло и скорбным
взглядом окинула подругу. Да, они теперь совсем близко к берегу Буга. Где-то
там, в низине, переправа. Надо спешить. Надо спешить к своим, чтобы
предупредить!..
Да, у Ванды с головой все в порядке. Вот только
болтлива, бедняжка. И не хотела, а выболтала главную нелепицу: русский отряд,
во главе которого идет Зигмунд Сокольский! Юлия немало знала поляков, верно
служивших русскому императору и не изменявших присяге. Но только в безумном сне
может привидеться Зигмунд Сокольский, искренне перешедший на сторону русских.
Он хочет предать.
Ну что ж, спасибо Ванде! Весьма ценная
оплошность, и, как это ни больно Юлии, молчать она не станет.
– Садись в седло! – крикнула
сердито. – Пора! Не век же тут лясы точить!
Ванда понуро пошла к своему коню. Голова ее
была опущена, плечи тряслись.
Юлии все стало ясно без слов: Ванда поняла и
догадку ее, и намерения. Ванда знает, что теперь Зигмунд обречен. Но она не
сказала ни слова. Не стала ни оправдываться, ни объяснять, ни просить Юлию
молчать. Понятно. В глубине души она и сама мечтает от него избавиться, однако,
скованная цепями любви, не в силах ни на что подобное решиться, а оттого
оставила все на волю Божию – вернее сказать, на волю Юлии.
Завидная участь отведена ей, нечего сказать!
Но такая, знать, судьба!
* * *
Теперь, когда свои были совсем близко, ничто
уже не могло остановить Юлию. Гнала коня, даже не глядя, следует ли за ней
Ванда.
«И чего прилипла как банный лист? –
сердито думала она. – Ехала бы к своим панам ляхам! Я в одну сторону, она
– в другую!»
Беда была в том, что никто доподлинно не знал,
где эти две стороны, да и стыдно сделалось Юлии за свою неблагодарность. Война
войною, а Ванда была ей как сестра, опора и спасение – забывать о том позорно.
Берег пошел круто вниз, и Юлия натянула
поводья, окидывая взором окрестности, надеясь отыскать переправу.
Она разглядела у берега небольшой плот,
привязанный канатом к двум врытым в землю столбам.
– Ох, Боже великий! – присвистнула Ванда,
осаживая коня рядом. – И на этом вот мы должны плыть?!
Она взглянула на Юлию с выражением комического
ужаса в глазах, однако губы ее расплывались в улыбке. Юлия не могла не
улыбнуться в ответ:
– Верно, придется. Или предпочтешь пустить
коней вплавь?
– Да, хорошо бы. Особенно если ты встанешь в
седле на колени, а я – на одну ногу.
Юлия вгляделась пристальнее и расхохоталась,
поняв, что они обе наконец развеяли злые чары, опутавшие их в сиреневом имении.
Дорога вновь соединила их. Надолго ли? Кто знает?!
Дул ветерок. Река волновалась, плот
покачивался.
Юлия спешилась и осторожно, на пробу, потянула
за собой вороного. Тот пошел, к ее удивлению, охотно, мелко и осторожно
переступая, но не противясь. Держа его за повод, Юлия ободряюще махнула Ванде.
Гнедой вздыбился, заволновался было, но тут же и поуспокоился, дал втянуть себя
на плот и здесь стал смирно, очевидно, вдохновленный примером собрата.
Ванда облегченно перевела дух. Теперь она не
останавливала Юлию, не выражала никаких сомнений, и та вдруг повеселела: у них
все получится хотя бы потому, что деваться-то некуда! Должно получиться!
Другого выхода нет!
– Коней бы привязать, – озабоченно
огляделась она, но ничего, кроме двух столбиков с ушками, через которые
проходила веревка, не было, а рядом с ними кони находились в опасной близости к
краю: неосторожный шаг – и сорвутся с плота. Да, незадача. Что бы сделать? Но
задуматься ей не удалось: Ванда, перекрестившись, уже отвязала веревку,
привязывавшую плот к колышку на берегу, снова взбежала на бревно и ухватилась
за канат, так что Юлии ничего не оставалось, как поспешно последовать ее
примеру.
