Учитель, значит. Поляк! Ну что ж, Адам ведь
знал всего какой-нибудь десяток русских слов, поэтому ему бесполезно было и
пытаться выдать себя за русского солдата. Хорошо придумано! Учитель пришел за
помощью в русский лазарет, как многие из мирных жителей, раненных случайно или
заболевших. Можно не сомневаться, что Павлин, воротясь с молоком, не найдет
«учителя» в приемной: тот, улучив минуту, сразу прошмыгнет туда, куда он
безуспешно пытался забраться через окно: в палату Зигмунда.
Юлия выскользнула за дверь и бесшумно полетела
по коридору, оглядываясь на приоткрытую дверь приемного покоя. У нее были
считанные секунды опередить Адама и раньше его проскользнуть в комнату
Зигмунда. Там можно спрятаться за занавескою и все услышать, весь их разговор!
Значит, те, кто послал сюда Зигмунда, устали ждать, пока он подаст о себе знак,
и направили к нему человека на связь… А может быть, он забыл и о своих
предательских замыслах – точно так же, как о ней?
Она едва не зарыдала в голос, наконец-то
осознав, что все эти дни в ее душе жила затаенная надежда на порядочность,
искренность Зигмунда, на то, что на нем нет греха предательства, а Ванда
ошиблась. Теперь эта надежда исчезла, причинив Юлии новую невыносимую боль.
Она оглянулась еще раз… И шмыгнула в палату
Зигмунда.
Длинные полосы лунного света тянулись из окна,
ярко сменяясь густой тенью. Юлия постояла мгновение, вглядываясь в очертания
неподвижных тел, и, нашарив занавеску, проскользнула в закуток, где лежали
чистые халаты докторов, санитаров и прочая медицинская справа.
Она споткнулась, наступила на что-то твердое,
подскочившее под ее ногой, отпрянула, услышав короткий стон, но тут же была
схвачена чьими-то сильными руками и так втиснута лицом во что-то мягкое, что не
могла ни видеть, ни кричать.
* * *
Первая и самая ужасная мысль была, что ее
опередил Адам, но это было невозможно, и она это прекрасно понимала. Потом
мелькнула догадка, что Виктор Петрович пришел переодеться после операции, а
Юлию схватил, чтоб не шумела и не беспокоила обитателей палат. Это, конечно,
было бы замечательно, окажись правдой: Юлия была бы не наедине с врагами, а
главное, не она – другой стал бы свидетелем предательства, не она – другой
открыл бы злодейские умыслы Сокольского! Но в одно мгновение ока Юлия поняла,
что ошиблась: Корольков очень худой, просто тощий – у этого же человека широкая
грудь, крутые плечи, а руки – у них мертвая хватка. Юлия все-таки попыталась
вырваться, да напрасно: развернув ее спиною к себе и локтем прижав голову так,
что она не могла пошевелиться, не рискуя сломать шею, он зажал ее кисти в
другой руке и, не выпуская их, осторожно сдвинул занавеску, через которую они
оба могли видеть каморку, топчаны со смутно различимыми на них фигурами спящих
– и фигуру, бесшумно проскользнувшую в дверь.
Незнакомец крепко прижался к голове Юлии своим
твердым подбородком, и его с трудом сдерживаемое, горячее дыхание ерошило ей
волосы. Она мимолетно удивилась, почему он так тяжело дышит, словно их короткое
сражение совсем лишило его сил, но тут же обо всем забыла, наблюдая за Адамом.
Конечно, он не знал, что на второй кровати
человек лежит в глубоком беспамятстве, иначе не осторожничал бы так: подкрался
к штабс-капитану, слегка отогнул краешек одеяла, вгляделся в смутном лунном
свете в его лицо, кивнул, обнаружив там другого, сделал два шага на цыпочках к
постели Зигмунда и замер над нею в настороженной позе.
Вот сейчас он протянет руку, коснется плеча,
спящий проснется, они с Адамом обменяются несколькими торопливыми фразами – и
тот уйдет, как пришел, оставив Зигмунда продолжать шпионить у русских, оставив
Юлию и того, другого человека свидетелями лжи и предательства. И короткое,
отчаянное рыдание вдруг сотрясло Юлию от лютой обиды на судьбу, которая крепче
цепей приковала ее к человеку бесчестному, недостойному, сперва вынудив бросить
к его ногам первую страсть, а потом сделаться молчаливой свидетельницей гнусной
измены. Слезы хлынули из глаз, затуманив все вокруг, и движения Адама
показались ей какими-то расплывчатыми, нереальными: она словно бы во сне
видела, как он что-то достает из-за пазухи, как замахивается, как сверкает в
блеклом лунном луче лезвие… и медленно-медленно опускается, пронзая одеяло
вместе с человеком, свернувшимся под ним.
Короткий вопль отчаянного ужаса взорвал
тишину, и Юлия не сразу сообразила, что это ее крик… А рука незнакомца больше
не зажимает ей рот. Он вообще больше не держал ее – одним неслышным броском
оказался рядом с Адамом, обрушил тому на голову его же костыль, прислоненный к
топчану, – звук удара показался Юлии столь же оглушительным, как ее крик.
Адам рухнул. Незнакомец покачнулся, будто
сраженный незримой пулею, ноги его подогнулись, он попытался схватиться за
стену – и упал рядом с Адамом.
В коридоре послышались встревоженные голоса,
распахнулись двери, вбежали со свечами Виктор Петрович, Павлин, еще какие-то
люди…
Наконец-то оцепенение, сковавшее Юлию, прошло.
Она выскочила из своего закутка, выхватила из рук Павлина свечку и ринулась к
постели Зигмунда.
Нож торчал в спящем по самую рукоятку, и новый
страшный вопль Юлии заставил мужчин испуганно замереть. Она рванула шинель – и
прижала руки к груди, выронив свечу, когда увидела на подушке не мертвое лицо
Зигмунда, а комок какого-то тряпья.
Да и вся пронзенная Адамом «фигура» была не
чем иным, как куклой из одеял и запасных докторских халатов.
Подбежал Павлин и торопливо захлопал по
постели, затлевшей от уроненной свечки. Запах гари уже поплыл по комнате, а
Юлия стояла столбом, пустыми глазами глядя то на постель Зигмунда, то на
Виктора Петровича, подбежавшего к ней. Он шевелил губами, верно, говоря что-то,
спрашивая, – Юлия не слышала ни звука.
Она схватила руку Виктора Петровича,
державшего трехсвечник, и пригнула ее низко, к двум неподвижно лежащим телам.
Лицо Адама – искаженное недоумением, болью,
залитое кровью. Это зрелище не вызвало в ней ни малейшего трепета. Но когда
осторожно перевернула тело незнакомца… – почему незнакомца? Она ведь знала,
кого увидит! – когда осторожно перевернула недвижимое тело Зигмунда и
вгляделась в безжизненные черты, слезы хлынули у нее из глаз. Причитая и
всхлипывая, Юлия припала к нему, обняла, быстро, мелко целуя ненаглядное,
похолодевшее лицо, что-то шепча бессвязно, и громом небесным показался внезапно
прорвавшийся сквозь ее оцепенение изумленный голос Королькова:
– Да пойму ли я, что все это значит, черт
возьми?!
Если бы кто-то смог это объяснить заодно и
Юлии…
