Она опустила руку, выпрямилась и постаралась
принять достойный вид. Кто бы ни был этот жених, он не виноват, что их отцы
самовольно решили участь детей своих. В конце концов, Юлия сама на себя
накликала беду, назвавшись фамилией Белыш. Вот судьба и не растерялась, пустила
стрелу – и угодила в самое яблочко! Надо полагать, будущий муж Юлии (дрожь
прошла по ее спине) тоже не больно-то счастлив предстоящим бракосочетанием,
верно, полагает, что и его жизнь отныне кончена, если столь равнодушно стоит в
этой тьме, почти не глядя на невесту. А ежели он устроил сие нарочно? Может
быть, Юлия, сама того не ведая, чем-то его прогневила? И теперь он мстит ей – в
точности как какой-нибудь Король-Дроздобород, отвергнутый прекрасной принцессою
и прикинувшийся нищим, чтобы сломить ее гордыню? Ну так Белыш своего уже
добился – в компании с судьбой.
А может, все проще? Может, жених столь
уродлив, что опасается до смерти перепугать невесту?
Почему-то мысль о предполагаемом уродстве
Белыша очень мало обеспокоила Юлию. Убожество события, о котором она, как
всякая девушка, грезила будто о чем-то небывало прекрасном, торжественном,
сверкающем фейерверками, когда в небесах летали бы букеты ракет, звезды,
менявшие цвета солнца, подавило ее всецело, и она только и могла, что по-детски
простонала:
– Господи, хоть бы фату…
Рука Акимушкина дрогнула, он запнулся, и
какое-то неясное бормотание вырвалось из его усов. С невероятным прозрением,
которое осеняет людей в минуты опасности, она почуяла союзника в этом
долговязом, усатом человеке со смешной привычкой ломать руки и запахом
карболки, вдруг напомнившим ей Виктора Петровича. Ах, почему глупый Павлин, а
не доктор Корольков попался ей в коридоре! Он бы не допустил…
«Нет. Все! – сурово оборвала она
себя. – Уповай лишь на Господа – на все его воля!»
Безотчетно пошарив в кармане, она вынула
марлевую тряпицу – чистенькую, хоть и помятую, – и одной рукой неловко
набросила себе на голову на манер шарфа. Странно, однако ей стало легче…
Акимушкин домаршировал с Юлией до жениха,
принял из рук второго шафера, явившегося из тьмы подобно призраку (да и все
здесь были призраками, в том числе и сама Юлия, прежде всего она со своими
глупыми надеждами!), венец и стал за спиной невесты, пытаясь его нахлобучить на
голову ей, но венец соскальзывал с марли.
Юлия молча терпела, опустив глаза.
– Чада, не мешкайте, – нетерпеливо
прошептал священник, и Акимушкин взорвался гнусавым клекотом:
– Фата мешает! Не видите, что ли?!
Жених тихо кашлянул, а Юлии почудилось, что он
подавил смешок. Всхлипнув от ярости, она схватила венец и с силой надвинула его
себе на голову. Акимушкин стоял позади, издавая какие-то звуки, напоминающие
нервное похрустывание пальцами.
Юлии вдруг захотелось обернуться и взглянуть
на него, однако священник шагнул вперед, и венчание началось.
* * *
Священник плел свою неразборчивую церковнославянскую
вязь, и все, что могла услышать Юлия, было странное имя ее жениха:
Александр-Сигизмунд.
«Он что, поляк? – подумала как о чем-то
важном. – А тот был француз, как его, Александр-Флориан, сын «маленького
капрала»…»
Юлия нервически хихикнула, вспомнив, чем
окончилось ее общение с Валевским, и едва расслышала свое имя:
– Венчается раба Божия Юлия…
Венчание! Господи Боже! «Все закончится
венчанием», – пророчила маленькая черноголовая гадалка, похожая на
нарядную сороку. Надо же! Все испытала Юлия из того, что показали карты:
беспутство, заточение, интриги, встречу с молодой брюнеткой-иностранкой,
дальнюю дорогу… теперь вот венчание. Но вот что делать с колдовской фразой:
«Ваш милый думает о вас!»?
Юлия покачала головой, и венец на ней
угрожающе накренился, да шафер оказался начеку и успел его подхватить.
Священник что-то спрашивал, она и жених
отвечали, едва шевеля губами. Наконец поп пошел вокруг жалкого подобия аналоя;
неуверенно ступая в полумраке, жених с невестой потащились следом. От сладкого
запаха ладана кружилась голова. «Круг ракитова куста венчалися», –
вспомнилась строчка из какой-то песни. Прежде слова эти были невнятны Юлии –
теперь она понимала их смысл.
Впрочем, какая разница, подумала она,
безучастно скользнув на очередном повороте взором по лицу приотставшего
Акимушкина, профиль которого вдруг оказался в круге света. У него был
необычайно длинный и смешной нос – вполне соответствующий этим нечеловеческим
усам, вдобавок острый на конце, будто клювик у скворца. Что-то было странное в
этом… что-то неестественное. Как если бы к обычному человеческому носу для
забавы пристроили малую палочку. «Но как же это можно бы сделать? –
размышляла Юлия, с наслаждением отгородившись этим пустяком от
реальности. – Никаким клеем не удержится. Веревочками тоже – первое дело
будут соскальзывать, да и не видно на лице Акимушкина никаких веревочек. А,
вот, есть отгадка! Надобно отыскать малую рогулечку, раздвоенную веточку и
зажать ею нос. Тогда он сделается смешным и острым, однако ноздри будут зажаты
и говорить придется в нос…»
Какая-то мысль пронеслась в голове Юлии, да
сбилась: священник остановился и как бы со смущением пробурчал:
– Вы обвенчаны. В знак любви вашей поцелуйте
друг друга.
Белыш, загораживая свет крутыми плечами,
надвигался на нее… блеснули его глаза… Но ей было сейчас не до него: смутное
подозрение, давно тревожившее душу, оформилось в догадку, сперва ошеломившую
своей чудовищностью, а потом опалившую яростью. Этот запах, и сложение, и
нервное похрустывание пальцев… Гнусавый голос? Рогулькой зажат нос, чтобы
говорить невнятно, неузнаваемо! Усы? Да ведь все просто! Юлия резко повернулась
к ничего не подозревающему Акимушкину и схватила его за нос так сильно, что он
по-поросячьи взвизгнул от боли и отшатнулся, оставив в дерзновенной руке Юлии
малую, но тесную рогулечку и… усы. Пышные свои, роскошнейшие усищи!
– Предатель!
Юлия широко замахнулась для оплеухи, но чьи-то
железные пальцы стиснули ее запястья, и шепот:
– Велено же целоваться, а не драться! –
коснулся ее дрожащих от возмущения уст.
* * *
Он сразу захватил ее в плен и тисками рук, и
жадной, болезненной хваткой рта. Стоило Юлии рвануться, как он завел руки ей за
спину, придавив к своему каменно-твердому телу, так что она вздохнуть не могла,
а малейшее движение ее губ, пытавшихся вырваться, стерегли его зубы. И он раза
два-три довольно-таки крепко укусил Юлию, пока она не ощутила солоноватый вкус
крови и не сдалась, подчинилась этой боли.
