— Об этом? О чем — об этом?
— О том, что без греха не обрести познания.
— Меня она научила другому, — ответил Лу. — Изгнание из рая. Что ж, я закончил всего восемь классов.
— Но чему же она научила вас, Лу?
— Тому, что, если Всевышний запрещает делать что-то, ты и не должен делать этого. А если сделаешь, то понесешь наказание. Сделаешь — и будешь страдать до конца своих дней.
— Подчиняйся Всевышнему, и все ужасы прекратятся, — протянула Марсия.
— В общем… да, — сказал он без особой уверенности, чувствуя, что над ним посмеиваются. — Но постойте, мы отклонились в сторону, мы же не говорили о Библии. Оставьте Библию в покое. Сейчас не время говорить о Библии. Мы говорим о фильме, в котором, насколько я понимаю, взрослая женщина становится перед камерой и за деньги открыто выделывает для миллионов и миллионов зрителей, в том числе и детей, все, что только может придумать, — и это унизительно. Вот о чем мы разговариваем.
— Для кого унизительно?
— Для нее, господи боже мой. В первую очередь для нее. Она втоптала себя в скверну земную. Не можете же вы одобрять это?
— Но она вовсе не втоптала себя в скверну, Лу.
— Напротив, — рассмеялся Оркатт, — она вкусила от Древа познания.
— И, — заявила Марсия, — стала суперзвездой. Вошла в первый ряд. Думаю, что мисс Лавлейс сейчас наслаждается жизнью как никогда.
— Адольф Гитлер тоже как никогда наслаждался жизнью, кидая евреев в газовые камеры. Наслаждение не оправдывает поступка. Эта женщина отравляет умы молодежи, отравляет страну и(!) втаптывает себя в скверну земную. Точка.
В спорящем Лу Лейвоу не было ничего дряблого, и, пожалуй, сам по себе вид убежденного старика, все еще крепко привязанного к своему иллюзорному миру, был тем единственным, что заставляло Марсию упорно настаивать на своем. Поймать на крючок и укусить до крови. Это было ее любимым занятием. Швед готов был убить ее. Оставь его в покое! Оставь его в покое, и он сам замолчит. Не велика заслуга подстрекать его на новые и новые высказывания — так что лучше остановись!
Но проблема, с которой он давным-давно выучился справляться, частично подавляя свои мнения и внешне соглашаясь с отцом, а частично прибегая к тонким маневрам, — проблема отца, сохранения сыновней любви, несмотря на необходимость общаться с жестким и непримиримым отцом, — не относилась к числу тех проблем, с которыми она десятилетиями имела дело. Джерри, тот просто затыкал отца; Доун чуть не сходила от него с ума; Сильвия Лейвоу выносила его стоически, но раздраженно и обладала только одним средством эффективной защиты — холодной закрытостью и дистанцированностью, год за годом уничтожавшей ее самое. Но Марсия отнеслась к нему как к тупице, каковым он и был, все еще верящим, что запреты обладают способностью заменить грехи дня сегодняшнего на грехи дня вчерашнего.
— А чем бы вы предложили ей заняться, Лу? Сделаться официанткой в баре?
— Почему нет? Это нормальная работа.
— Не совсем так. Ее вряд ли выбрал бы кто-либо из сидящих здесь.
— Вот как? — сказал Лу. — Им больше по душе то, что она делает сейчас?
— Не знаю, — ответила Марсия. — Давайте проведем опрос. Что бы вы предпочли: карьеру официантки или порнозвезды? — спросила она Шейлу.
Но у Шейлы не было никакого желания участвовать в затеянных Марсией играх с подковырками, и, глядя как бы сквозь нее и в глубь себя, она так именно и сказала. Швед вспомнил, что, когда Шейла впервые познакомилась здесь, в Олд-Римроке, с четой Уманофф и он спросил ее: «Как может Барри любить эту особу?», она не ответила на манер Доун «как тот, кто всегда чудит, но у которого не всегда стоит», а сказала: «В конце званого ужина кто-то почти всегда задается этим вопросом касательно кого-то другого, а иногда все недоумевают по поводу всех». — «А ты?» — спросил он. «Я постоянно думаю об этом, глядя на любую пару».
Мудрая женщина. И все-таки эта мудрая женщина решилась дать приют убийце.
— А что скажет Доун? — спросила Марсия. — Официантка, разносящая коктейли, или порнодива?
— Тебе решать, Марсия, — улыбаясь, как благонравная девочка из католической школы, радующая монахинь тем, что никогда не прислоняется к спинке стула, ответила Доун.
— Что это за разговор? — спросил Лу Лейвоу.
— Обычная застольная беседа, — ответила Сильвия Лейвоу.
— А ты почему так размякла?
— Я не размякла, Лу, я просто слушаю.
— Итак, Марсия, голосование не состоялось, — начал Билл Оркатт. — А что бы вы предпочли, если б вас вдруг поставили перед выбором?
Она заливисто рассмеялась в ответ на скользнувшую в его тоне издевку.
— О, толстые тетки очень даже мелькают в порнофильмах. В мужских фантазиях, кстати, тоже. И вызывают не только смеховую разрядку. Вы, господа, что-то очень строги к Линде. Почему если красотка снимает платье в Атлантик-Сити, то это происходит ради премии и превращает ее в американскую богиню, а если она снимет платье и мелькнет в сцене секса, то все это ради грязных денег и она проститутка? Почему так? Почему? Да, в самом деле, никто не знает ответа. Но честное слово, люди, мне нравится это слово «премия». Девицу сняли на углу и привели в отель. И сколько ты зарабатываешь? — интересуется мужчина. Видишь ли, отвечает она, если сказать напрямую, то моя премия триста долларов, если совсем напрямую — пятьсот, а если совсем-совсем напрямую…
— Марсия, — тихо сказала Доун, — не трать зря время, сегодня меня разозлить не удастся.
— Не удастся?
— Сегодня — нет.
Середину стола занимала красивая композиция из цветов.
— Это из сада Доун, — гордо оповестил всех Лу Лейвоу, когда они еще только рассаживались.
Вокруг стояли плоские блюда с толсто нарезанными, заправленными растительным маслом и уксусом помидорами, которые шли как гарнир к бифштексу и лежали в кольце тонких ломтиков только что принесенного с грядок розового лука. А рядом с ними размещались два деревянных ведерка — два старинных деревянных ведерка для корма, которые они высмотрели в магазинчике старьевщика в Клинтоне и купили по доллару за штуку, — каждое из ведерок было выстлано красной банданой и наполнено до краев кукурузными зернами, которые Оркатт помогал ей лущить. В плетеных корзинках с обеих сторон стола уютно устроились свежие французские батоны, разогретые в духовке так называемые багетты, которые начали недавно продавать у Макферсонов и которые так приятно ломать руками. Здесь же доброе крепкое бургундское, полдюжины бутылок лучшего поммара из запасов Шведа, четыре уже открыты — все эти бутылки он отложил пять лет назад, чтобы откупорить их в 1973 году, заложил этот поммар в погреб, как показывали относящиеся к винам записи, ровно за месяц до того, как Мерри убила доктора Конлона. В самом начале вечера он обнаружил сделанную его почерком надпись «1.3.68», внесенную в перекидной блокнот, где он обыкновенно отмечал все, связанное с новой покупкой… «1.3.68», — написал он своей рукой, не зная еще, что 2.3.68 его дочь совершит поступок, который возмутит всю Америку, кроме разве что профессора Марсии Уманофф.
