Прислуживавшие за столом школьницы каждые несколько минут появлялись из кухни и молча обходили стол, предлагая на оловянных блюдах приготовленное им мясо, мастерски разрезанное на куски, сочащееся кровью. Набор ножей для разрезания мяса Швед купил в магазине Хоффритца — из лучшей нержавеющей немецкой стали. Он специально съездил за ним и приспособлением для заточки в Нью-Йорк — перед их первым в олд-римрокском доме празднованием Дня благодарения. Он тогда очень заботился о таких вещах. Любил точить лезвие, пока оно не делалось острым как бритва. Любил звук точильного станочка. Солидность добротного домашнего инвентаря. Хотел, чтобы у семьи было все самое лучшее. Хотел, чтобы у семьи было все.
— И все-таки, — сказал Лу Лейвоу, — может кто-то ответить на мой вопрос о воздействии всего этого на детей? Вы далеко уклонились от темы. Не достаточно ли трагедий переживают сейчас наши дети? Порнография. Наркотики. Насилие.
— Разводы, — вставила, помогая ему, Марсия.
— Профессор, не провоцируйте меня на разговор о разводах. Вы понимаете по-французски?
— Если необходимо, — посмеиваясь, сказала она, — пойму.
— Так вот, у меня есть сын, который живет во Флориде, брат Сеймура. И, как выяснилось, его specialite — разводы. Я полагал, что его specialite — кардиохирургия. Но нет, оказалось — разводы. Я думал, что послал его на медицинский факультет, что чеки, которые я оплачиваю, приходят оттуда. Но оказалось, я послал его на факультет разводов. Он дипломированный специалист по разводам. Есть ли что-то ужаснее для ребенка, чем нависшая над ним тень развода? Не думаю. Но когда этому придет конец? Где предел? Вы не росли в таком мире. И я не рос. Мы росли в то время, когда все вокруг было иным, когда чувство добрососедства, дома, семьи, родителей, работы… словом, все было иным. Происшедшие перемены лежат за пределами понимания. Иногда кажется, что изменения, случившиеся с 1945 года, больше, чем те, что произошли за всю предыдущую историю человечества. Я просто не понимаю, как жить, когда столькое кончилось. Никакой заботы о человеке, как мы видим по этому страшному фильму, никакой заботы о месте, где живут люди, как мы это видим по Ньюарку. Как это случилось? Не обязательно почитать свою семью, не обязательно почитать свою страну, не обязательно почитать место, в котором живешь, но необходимо помнить, что они существуют, необходимо понимать, что ты их часть. Потому что, если ты этого не понимаешь, ты остаешься в одиночестве, о тебе можно только сожалеть. И я действительно сожалею. Я прав, мистер Оркатт, или не прав?
— В том, что размышляете, где предел? — спросил Оркатт.
— Да, в общем, так, — сказал Лу Лейвоу, который, как Швед не в первый раз замечал, говорил о насилии и детях, ничуть не осознавая, что этот сюжет непосредственно связан с жизнью его семьи. Мерри использовали для чьих-то гнусных целей — и всем им было необходимо крепко держаться этой версии. Он бдительно следил за каждым поступком и словом, дабы убедиться, что никто ни на миг не усомнился в этой трактовке событий. Вся семья должна непоколебимо верить в полную невиновность Мерри — во всяком случае до тех пор, пока он жив.
Среди многих вещей, недоступных обдумыванию замурованного в свой ящик Шведа, было и то, что произошло бы с отцом, узнай он, что число смертей — четыре.
— Вы правы, размышляя, где предел, — говорил Билл Оркатт Лу Лейвоу. — Думаю, все здесь присутствующие спрашивают себя, где же предел, и в тревоге ищут его каждый раз, когда открывают газеты. Все, кроме профессора, исповедующего грех. Но мы-то все скованы общепринятыми нормами. Мы не великие беззаконники вроде Уильяма Берроуза, маркиза де Сада и святого Жана Жене. Мы не часть той литературной школы, которая провозглашает: «Пусть каждый делает все, что пожелает. Хваленый блеск цивилизации — подавление, а нравственность — еще гаже».
Сказал и даже не покраснел. Сказал «нравственность» не моргнув глазом. «Грех» — словно он чужд греху, как будто не он, единственный из всех присутствующих — Уильям Третий, последний в длинной цепи Оркаттов, представленных на своем кладбище добродетельными мужами, — совершил страшный грех, доведя до конца разрушение семьи, уже и так наполовину разрушенной.
У его жены есть любовник. И ради этого любовника она прошла через все испытания, связанные с подтяжкой, сделала это, чтобы кокетничать с ним и завоевать его. Да, теперь он понимал подспудный смысл горячих благодарностей, расточаемых ею в письме пластическому хирургу за «пять часов вашего времени, потраченного на мою красоту», благодарностей, высказанных так, словно он, Швед, не заплатил за эти пять часов двенадцать тысяч долларов плюс еще пять за палату в клинике, где они провели две ночи. Это так восхитительно, милый доктор. Мне кажется, что я родилась к новой жизни.
И внешне, и внутренне. Он сидел с ней в Женеве всю ночь напролет. Держал ее за руку, пока она мучилась от тошноты и болей, и все это — ради другого. Ради другого она строит дом. И они вместе продумывают все — друг для друга.
Когда Мерри исчезла, хотелось убежать в Понсе и жить там с Шейлой, но Шейла привела его в чувство и восстановила решимость вернуться к жене и тому, что осталось от их общей жизни, тому, что еще сохранилось, уговорила вернуться к жене, которой он — даже она, любовница, понимала — не в состоянии причинить боль и уж тем более покинуть сейчас, когда она проходит через такое страшное испытание. И вот теперь эти двое собирались скинуть все со счетов. Он понял это в тот самый момент, когда увидел их на кухне. Их соглашение. Оркатт бросает Джесси, она бросает меня, и дом достается им. Для нее наша катастрофа уже в прошлом, и она собирается похоронить это прошлое и все начать заново. Лицо, дом, муж — все новенькое. Не трате зря время, сегодня меня разозлить не удастся. Сегодня — нет.
Они преступники. Оркатт, сказала Доун мужу, живет за счет того, чем прежде была их семья. Что ж, а она — за счет того, чем стала. Доун и Оркатт — оба хищники.
Преступники. Они всюду. Не за воротами, а прямо здесь.
9
Его позвали к телефону. Одна из прислуживавших за столом девушек вышла из кухни и сказала: «Кажется, это Чехословакия».
Он взял трубку внизу, в кабинете Доун, куда Оркотт уже внес большой, сделанный из картона макет их нового дома. Оставив Джесси на террасе со Шведом, его родителями и выставленной на столик выпивкой, он, должно быть, вернулся к пикапу, взял оттуда макет и разместил его на столе в кабинете Доун, а уж потом отправился помогать ей лущить кукурузу.
Оказалось, на проводе Рита Коэн. Ей было известно о Чехословакии, потому что «они» вели за ним слежку и в начале лета отследили его приезд в чешское консульство; они отследили его появление возле ветеринарной лечебницы и его путь в комнату Мерри, туда, где она сказала, что не знает никакой Риты Коэн.
— Свинство поступить так со своей дочерью, — сказала она.
— Я никак с ней не поступил. Повидался. Вы сами мне написали и сообщили о ее местонахождении.
— Ты сообщил ей про отель. Сказал, что мы не трахались.
