Помнишь Коэна, педикюрщика? Помнишь Розенхайма, который умел показывать карточные фокусы и ездил на кадиллаке? Да, да, да, помню, кажется. Ну вот, этот умирает, тот переехал в Калифорнию, а у того сын женился на египтянке. «Как тебе это нравится? — говорит он, — я и не думал, что они смогут такое позволить». Ох, папа, хочу я сказать, несть конца чудесам…
Но я бы никогда не сыграл с ним такую глупую шутку: его актерский талант слишком великолепен. Но разве это актерство? Я думаю: «Вот мой отец, который встречал гостей в ночном казино. Помню, как торжественно он обычно представлял официантов, поющих «Эли, эли». Эйб Кепеш из «Хангериен ройаль» в Саут-Фоллсбурге. Что мне с этим делать? Он что — бог или простак, или просто глупец? Или у него нет иного выбора, кроме как беседовать со мной, как бывало раньше? Он что, не понимает? Не понимает, что произошо?
Потом он уходит — не целуя меня. Это что-то новенькое в наших с отцом отношениях. Вот когда я понимаю, чего это все ему стоило; вот когда я понимаю, что с его стороны это было игрой, представлением и что мой отец — выдающийся, благороднейший человек.
А моя восторженная матушка? К счастью для нее, она давно умерла. Мой теперешний вид убил бы ее. Или нет? Насколько благородна была она, бывшая горничная и новариха? Она, смирявшаяся с вечно пьяными пекарями, с негодяями-поварами, с шоферами автобусов, которые писались в постель, могла ли она смириться и с этим тоже? «Звери», называла она их, «свиньи из хлева», но неизменно возвращалась к своим делам в гостинице, невзирая на обуревавший ее со Дня Памяти до йом-кипура angst
[3]
от той вопиюще неуклюжей помощи, которую мы с отцом ей оказывали. Не от матери ли я унаследовал свою решительность? Не ей ли я обязан тем, что упрямо выживаю? Вот вам еще одна банальность: я способен перенести свое превращение в молочную железу из-за того, что провел детство в стенах захудалого отеля в предгорьях Кэтскилла
[4]
.
Клэр, чья невозмутимость неизменно оказывала на меня бодрящее воздействие и всегда была мощным противоядием и от моей бывшей жены, и, как я теперь думаю, от моей матери с ее вспышками гнева, на которые я насмотрелся в детстве, так вот, Клэр не обладала столь же сильной способностью, как мой отец, подавлять свое горе. Что меня поразило, так это не ее слезы, но тяжесть ее головы, склоненной к середине меня, когда во время ее первого визита не прошло и пяти минут, как она не выдержала и разрыдалась. Как она могла даже прикоснуться ко мне? Как она могла уронить в меня свое лицо? Я считал, что никогда уже и никто, кроме врачей и сиделок, не захочет дотронуться до меня. И я подумал: «Если бы Клэр превратилась в исполинский пенис…» Но я не видел смысла развивать дальше эту фантазию. Что случилось со мной, то случилось именно со мной, и ни с кем другим, потому что это не могло случиться ни с кем другим, и даже если я не мог понять, почему так случилось, это — случилось, и для случившегося должны были быть весьма серьезные причины, о коих, возможно, я так и не узнаю. По мнению доктора Клингера, которое он изложил по своему обыкновению безапелляционным тоном, вероятно, я был просто морально не готов поставить себя на место Клэр.
Достаточно откровенно. Даже мне это показалось бессмысленным, так что я перестал рисовать в своем воображении Клэр Овингтон в виде мужского члена пяти футов девяти дюймов в длину… И все же, я не мог полностью избавиться от чувства стыда при мысли, что я неспособен на такую же преданность, которую продемонстрировала эта невозмутимая и непретенциозная женщина — ни на ее преданность, ни на ее человеческое сочувствие.
Нет, даже находясь в столь отчаянном положении, я не оставлял своей привычки оценивать себя, сравнивая с другими, и выговаривать себе за недостаток сочувствия, эмоциональности, моральных принципов. Согласен, подобное нескончаемое и угрюмое самоедство довольно часто представляет собой оборотную сторону обыкновенного самодовольства и глубоко сидящего в подсознании чувства собственного превосходства, так что я не стану отрицать, что в своей прежней жизни я очень редко имел о себе столь низкое мнение, которое надо было уравновешивать скромным признанием своих добродетелей и достоинств. Я хочу сказать, что несмотря на произошедшую со мной метаморфозу, моя манера самовосприятия и самооценки никоим образом не изменилась, и если это и есть способ сохранить цельность своей личности и душевное здоровье, а вместе с тем и в. к ж., то в сексуальной сфере это вызвало у меня существенное внутреннее неспокойствие и едва не привело меня к нервному срыву и гибели.
Я говорю сейчас о тех фаворах, которые я выпросил у Клэр и которыми она меня милостиво одаривала. Всего через несколько дней после ее первого посещения я попросил помассировать мне сосок — но только не так бесстрастно, не так непорочно, как это проделывала няня по утрам, когда она делала вид, будто не видит, что доводит меня до исступления своими руками. Если бы Клэр тогда, в первый день, не прижалась ко мне лицом, я вряд ли так скоро попросил бы ее об этом; возможно, я бы вообще никогда не попросил.
Но честно говоря, в то самое мгновение, как я почувствовал тяжесть ее головы на себе и услышал ее рыдания, в моем мозгу открылись все шлюзы, и понадобилось очень немного времени, чтобы я захотел совершить с ней акт сексуального гротеска — а чем же это могло быть в подобной ситуации?!
Прежде чем продолжить свой рассказ, я хочу подчеркнуть, что Клэр по своей природе — не сатанинское отродье, но и не непорочная дева: насколько я помню, она обычно возбуждалась от самых обычных эротических забав, всегда хотела и была готова, но в то же время выказывала явную индифферентность к тому, что считала необязательными излишествами. Это может показаться неуместной подробностью, ибо скорее можно было бы предположить обратное, — но она была единственной известной мне женщиной, которая отказывалась от анального полового акта. И что еще больше меня удивляло, она терпеть не могла глотать мою сперму, потому что для нее миньет всегда был только игривым прологом к нормальному коитусу, а не бесподобным способом доставить мне удовольствие, хотя сама она испытывала невероятно сильный оргазм, когда я делал ей куннилингус.
[5]
Впрочем, я не жалуюсь, хотя время от времени я, конечно, жаловался — подобно мужчинам, которые, еще не превратившись в женскую грудь, склонны к жалобам, — я, видите ли, получал от жизни далеко не все, чего бы хотелось. Однако, как я уже говорил, моя страсть к Клэр на протяжении первых двух лет нашей связи была не просто сильнее всего того, что мне приходилось испытывать до нашей встречи, но и наполняла меня неведомой раньше энергией и восторгом. И даже когда эта страсть начала затухать, мне всегда было приятно смотреть на нее обнаженную, и я любил лежа в постели смотреть, как она одевалась утром и раздевалась вечером.
На самом деле, Клэр сама предложила поиграть с моим соском. Это случилось в ее четвертый приход — я как раз описал ей удивительное чувственное наслаждение, которое я испытывал от манипуляций няни по утрам. Я хотел сказать ей только это, по крайней мере на первый раз.
