А теперь эти парни торчали на каждом втором перекрестке — уже не хулиганье, а «еврейские полицейские», — мастерски сплевывали в открытые люки канализации и сигналили друг другу, свистя в три пальца. Они торчали тут — глупые, наглые, сплошь и рядом умственно отсталые; истинные отбросы еврейства, они расхаживали по улицам, как отпущенные на берег моряки, сознательно нарываясь на драку. Они торчали тут — те безмозглые, которых мы, как нас учили старшие, привыкли жалеть и обходить стороной, — выходцы из пещер каменного века, жалкие коротышки и неуклюжие великаны-тяжеловесы, — хватая за пуговицу благовоспитанных мальчиков с Ченселлор-авеню, вроде меня, и объясняя нам, что у каждого должна быть наготове бейсбольная бита, когда тебя вызывают ночью на улицу, или ты сам идешь вечером в магазин в центре города, или на танцы в воскресенье, или по будням — в соседнюю лавку, — и высматривая физически крепких взрослых, чтобы сформировать из них на всякий случай ударные группы по три человека на каждый квартал. Эти кретины были живым воплощением того грубого невежества, которое мои родители, как им хотелось думать, навсегда оставили в прошлом — в мире еврейской нищеты новопоселенцев, — и вот эти вроде бы забытые демоны детства вернулись и превратились в ангелов-хранителей, с заряженным револьвером на боку каждый, — из личного арсенала Пули Апфельбаума, главного рекетира, который по приказу Лонги постоянно угрожал людям, избивал их, даже пытал и — несмотря на то, что, подражая своему боссу, который был на тридцать фунтов легче его и на целый фут выше, Пуля неизменно щеголял в костюме-тройке с шелковым платочком в нагрудном кармане, подобранным в тон галстуку и в исключительно дорогой шляпе, низко надвинутой на и без того низкий лоб человека, в интеллектуальном плане обойденного природой с редкостной для нее безжалостностью, — убивал, если такова была воля Цвилмана.
Смерть Уолтера Уинчелла стала фактом мгновенного общенационального звучания не только из-за его нетрадиционной избирательной кампании, обернувшейся самыми страшными еврейскими погромами за последние сто лет, если не считать того, что происходило в нацистской Германии и на территории оккупированных ею стран, но и потому, что убийство кандидата в президенты (просто кандидата — не являющегося действующим президентом, борющимся за избрание на второй срок) оказалось для Америки беспрецедентным. Хотя во второй половине XIX века были застрелены президенты Линкольн и Гарфилд, а в самом начале XX — Маккинли, и хотя в 1933 году Франклин Делано Рузвельт пережил покушение, жертвой которого вместо него стал один из его сподвижников — мэр Чикаго демократ Чермак, — после убийства Уинчелла должно было пройти еще двадцать шесть лет, прежде чем снова застрелили кандидата в президенты, — и этим кандидатом оказался сенатор-демократ от Нью-Йорка Роберт Кеннеди, смертельно раненный выстрелом в голову после того, как он победил на партийных первичных выборах в Калифорнии 4 июня 1968 года.
В понедельник, 5 октября 1942 года, придя домой после уроков, я слушал в гостиной по радио репортаж о пятой финальной игре «Уорлд сириз»
[6]
между «Кардиналами» и «Янки». Как вдруг, в самом конце матча, когда «Кардиналы» уже были близки к тому, чтобы свести вничью со счетом 2:2 и тем самым сохранить общее лидерство в серии 3:1, трансляция была внезапно прервана чрезвычайно четко артикулирующим голосом с легким британским акцентом (именно так и зачитывали по радио новости в те дни, когда у людей еще не было телевизоров):
Мы прерываем программу ради экстренного сообщения. Кандидат в президенты Уолтер Уинчелл убит; его застрелили. Повторяем: Уолтер Уинчелл мертв. Это произошло в Луисвилле, штат Кентукки, в ходе митинга на открытом воздухе, во время выступления кандидата в президенты. Это все, что известно к данному часу об убийстве кандидата в президенты от демократов Уолтера Уинчелла. Возвращаемся к трансляции матча.
Было без нескольких минут пять. Мой отец только что уехал на рынок в грузовичке дяди Монти, мать вышла на улицу за покупками к ужину, а мой одержимый одной-единственной мыслью братец отправился на поиски девицы, которая позволила бы ему себя пощупать. Я услышал, как закричали на улице, как кто-то заплакал в голос в одном из соседних домов, но радиорепортаж продолжался, и борьба достигла кульминационной точки: Ред Раффинг отлично подал третьему отбивающему «Кардиналов» Уайти Куровски, Уокер Купер с его шестью мячами в пяти играх прорвался на первую позицию, — а ведь, выиграй они этот матч, «Кардиналы» бы взяли верх и во всей серии. Ризуто был на распасовке у «Янки», Энос, красноречиво прозванный Мясником, был на распасовке у «Кардиналов», и отчаянные болельщики уже торопились сказать друг дружке: «Я так и знал!» — едва, получив мяч от Раффинга, Куровски забьет, принеся тем самым «Кардиналам» вторую домашнюю победу подряд и четвертую победу подряд после поражения в стартовом матче — и тем самым общую победу в серии. Не терпелось с возгласом: «Я так и знал! Куровски должен был забить!» выскочить на улицу и мне. Но когда он наконец забил и матч кончился, а я, пулей вылетев из дому, помчался по подъездной дорожке на улицу, мне на глаза попалась пара «еврейских полицейских» — Здоровый и Глюк: перебегая с одной стороны улицы на другую, они барабанили в двери домов и кричали в окна: Убили Уинчелла! Уинчелл мертв!
Меж тем из домов уже высыпали мальчики моего возраста, потрясенные драматической развязкой «Уорлд сириз». Но имя Куровски замерло у них на устах, когда Здоровый принялся орать всем и каждому: «Живо берите биты! Началась война!» И войну он имел в виду отнюдь не с Германией.
К вечеру каждая еврейская семья на нашей улице забаррикадировалась за наглухо запертыми дверьми, в каждой квартире ни на мгновение не выключали радио, стараясь не пропустить ни одной сводки новостей, и люди беспрерывно названивали друг другу, объясняя, что на самом деле Уинчелл не сказал луисвиллской толпе ровным счетом ничего оскорбительного и начал выступление словами, которые нельзя расценить иначе, кроме как публичный призыв к гражданскому сознанию и самосознанию: Дорогие дамы и господа Луисвилла, штат Кентукки, гордые жители уникального американского города, являющегося родиной величайшей конной породы во всем мире и местом, где родился первый в истории США член Верховного суда из евреев… — но прежде чем он успел произнести имя Луи Д. Брандейса, Уинчелла свалили наземь тремя выстрелами в затылок. Согласно второй сводке, переданной через несколько минут после первой, убийство произошло всего в нескольких ярдах от одного из самых элегантных административных зданий во всем Кентукки — от здания Суда штата в античном стиле: с широкой каменной лестницей, ведущей к портику с великолепными колоннами, и с величественным памятником Томасу Джефферсону чуть на отлете. Судя по всему, смертельные выстрелы были произведены как раз из здания суда — из одного из больших, строгих, с правильными пропорциями, окон фасада.
Моя мать начала делать первые звонки, едва вернувшись из магазина. Я подстерег ее у дверей, чтобы прямо с порога рассказать об Уинчелле, но она уже и сама знала ту малость, которую успели передать по радио, потому что сначала жена мясника позвонила в лавку рассказать мужу о трагедии, как раз когда он заворачивал купленное моей матерью мясо, а потом она собственными глазами увидела людей, в смятении мчащихся по улице домой, чтобы поскорее очутиться за двумя запорами. С мужем ей связаться не удалось, потому что его грузовичок еще не доехал до рынка, и, разумеется, она беспокоилась за моего брата, который опять куда-то запропастился и, скорее всего, должен был появиться, стремительно взлетев по лестнице черного хода, только к самому ужину. Да еще успеть помыть руки, соскребая с них дневную грязь, и оттереть щеки от губной помады. Что ж, оба выбрали самое неподходящее время для того, чтобы оказаться вне дома, не на связи и вообще неизвестно где, — и тем не менее мать, не выложив и не распаковав покупки и никак не выразив собственной озабоченности, первым делом сказала мне:
