Книга Моя мужская правда, страница 36. Автор книги Филип Рот

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Моя мужская правда»

Cтраница 36

— Ложь, Морин, ложь, никто меня ни на что не подбивает.

— Кто лжет, так это ты! Предатель! Я тебя кормлю и обстирываю, а ты обманываешь меня со своей студенточкой! Я — на кухне, а вы… У меня за спиной!!

— А ты сама, Морин? Ты — без греха?

— Никто из нас не без греха. Но твоему ненасытному донжуанству оправдания нет. Эти двое, братец и Шпильфогель, настраивают тебя против меня, а ты слушаешь разинув рот. А сам трахаешь студенток направо и налево!

— Это как?

— Это омерзительно! Я же сама поймала тебя за руку с той девчонкой! У которой конский хвост на башке!

— Так вот что называется «направо и налево!» А как называется твой чертов сдвиг, из-за которого тебе везде только одно видится? Ты сама лучше всех настроишь против себя кого угодно!

— Я? Что я такого сказала? Когда?

— Всегда!

— Зачем же ты на мне женился, если я такая гнусная тварь? Чтобы поматросить и бросить — знай, мол, наших?

— Я женился, потому что у меня не оставалось другого выбора.

— Вот новость-то! А мне помнится, ты сказал: «Будь моей женой, Морин». Разве нет? Сделал мне предложение.

— После того, как ты пообещала покончить собой, если я его не сделаю.

— Ты всерьез?

— Что «всерьез»?

— Всерьез поверил, что кто-то может пойти на самоубийство из-за тебя? Самовлюбленный осел! Университетский Нарцисс! Ты и впрямь считаешь себя центром вселенной?

— Сдается, ты так считаешь. Иначе на кой черт я тебе сдался?

— Господи, — вздохнула она, — Господи Иисусе, да слышал ли ты когда-нибудь про любовь?

СЬЮЗЕН: 1963-1966

Прошел уже почти год с тех пор, как я решил не жениться на Сьюзен Макколл и положил конец нашему долгому роману. Раньше о браке речи вообще не шло, так как Морин не желала давать мне развода ни под каким видом. Ее не устраивали ни семейное законодательство штата Нью-Йорк, ни мексиканский брачный кодекс, ни другие законоуложения. Но одним солнечным утром (всего лишь год, ничем не примечательный год минул с того дня) Морин стала трупом, а я вдовцом, свободным от всех обязательств, добровольно возложенных на себя в 1959-м вопреки собственному желанию, но в полном соответствии с моими тогдашними понятиями о порядочности. Теперь я мог жениться вторично — была бы охота.

Сьюзен тоже имела опыт семейной жизни, окончившийся точно так же — смертью брачного партнера. Ее муж, насколько я понимаю, был правильным парнем из Принстона. Их странный союз, как и наш, оказался бездетным и еще менее продолжительным. В сложившихся обстоятельствах Сьюзен стремилась вновь создать семью и стать наконец матерью — «пока еще не поздно». Ей уже перевалило за тридцать, и вероятность произвести на свет не вполне полноценное потомство ее пугала; насколько сильно, я узнал, нечаянно наткнувшись на стопку медицинских книг, купленных, вероятно, у букиниста с Четвертой авеню. Картонная коробка со специальной литературой стояла на полу стенного шкафа, куда я однажды утром сунулся в поисках банки кофе; Сьюзен в это время была у своего психотерапевта. Сначала я подумал, что миссис Макколл хранит эти книги со школы — мало ли, чему их там учили. Но, посмотрев внимательней, обнаружил, что «Основы наследственности человека» Амрама Шейнфилда и «Наследственность» Эшли Монтегю вышли из печати уже после того, как молодая вдова переехала в Нью-Йорк.

В книге Монтегю глава (шестая) под названием «Воздействие окружающей среды на внутриутробное развитие ребенка» была сплошь испещрена пометками и подчеркиваниями; а вот кому они принадлежали, я мог только догадываться. «Изучение репродуктивного процесса у женщин показывает, что наиболее благоприятный со всех точек зрения период репродуктивности приходится на возраст от двадцати одного до двадцать шести лет… С тридцати пяти отмечается резкий процентный рост появления на свет неполноценных детей, страдающих олигофренией, в том числе монголизмом (монголоидной идиотией, болезнью Дауна), что служит трагическим примером того, как реагирует генетическая система на негативное воздействие возрастного фактора, под влиянием которого нарушается нормальное развитие эмбриона». Конечно же, пометки делала Сьюзен. Например, снабженную четырьмя восклицательными знаками запись на полях — «возрастной фактор!!!!» — выдавала ученическая аккуратность округлых букв: ее почерк.

Единственным абзацем, не украшенным ни галочками, ни черточками, ни траурными карандашными рамочками, оказался тот, что содержал описание симптоматики монголизма. Однако само отсутствие подчеркиваний только подчеркивало мучительную внимательность, с какой читались эти строки. «Кожная (эпикантическая) складка над верхним веком или сопутствующий ей плоский корень носа не являются обязательным признаком монголизма младенцев; иное дело — уменьшенный объем головы и поперечный изгиб ладоней в сочетании с явным интеллектуальным отставанием. Коэффициент умственного развития подобных детей фиксируется в пределах от 15 при идиотии до 29 при дебильности». Первые десять слов следующего абзаца, которые я воспроизвожу курсивом, были выделены желтым маркером: «Дети, страдающие монголизмом, обычно являются жизнерадостными и чрезвычайно дружественными существами. Память слаба, но некоторые ее стороны удивительно развиты (запоминание цифр, названий, мелодий и т. п.) Это — механическое, часто неосмысливаемое запоминание, не дающее возможности разумно использовать зафиксированные памятью факты в соответствующих условиях и нужных целях. Обычная продолжительность жизни детей, страдающих монголизмом, не более девяти лет».

Почти час, забыв про кофе, я изучал читательские интересы миссис Макколл, устроившись на полу, потом сложил книги обратно. Она об этом ничего не узнала. Я не сказал ни слова. Ни слова, но с тех пор нередко представлял себе Сьюзен, покупающую у букиниста специальную медицинскую литературу, читающую, вникающую, подчеркивающую — и рожающую урода, жизнерадостного и чрезвычайно дружественного.


Я так и не женился на ней. Знал: она стала бы любящей, самоотверженной супругой и матерью. Но опыт прошлого брака и безуспешные попытки положить ему логический конец предупреждали меня: не наступи вновь на те же грабли. Обжегшийся на молоке дует на воду Четыре года мы с Морин прожили врозь; трижды за этот срок мне пришлось являться в суд, где ее адвокат настаивал на увеличении алиментов, причитающихся миссис Тернопол, оскорбленной и брошенной. Тем более, что, по мнению истца, у ответчика имеются тайные («скрытые от всего мира») миллионные банковские счета. Я не оставлял повестки без внимания; я собирал горы финансовых документов: пачки оплаченных чеков, выписки из банковской отчетности, квитанции об уплате подоходного налога — в общем все, что необходимо предъявить на пристрастном разбирательстве доходов и расходов. Каждый раз я говорил себе: это последний раз; никогда больше муниципальный судья города Нью-Йорка, жалкий ханжа, стоящий на страже давно потухшего семейного очага, не вторгнется в мою частную жизнь. Никогда впредь тупорылое ничтожество в черной мантии не сможет учить меня жизни: по его мнению, я просто обязан был, бросив все и вся, «направить усилия» на сочинение киносценариев, каковое занятие увеличит мой заработок до пределов, достаточных для обеспечения жены (оскорбленной и брошенной) должным вспомоществлением. Дудки, хватит, я сам решаю, с кем сплю, кому и как оказывают финансовую поддержку; я, а не некий безликий «штат Нью-Йорк», брачное законодательство которого, как нетрудно убедиться, всеми своими пунктами и подпунктами готово поддерживать сомнительную особу только потому, что она когда-то хитростью вышла замуж. Истица бросает работу и переходит на пособие? Очень хорошо. Пусть кормится из общественных фондов. Но этого мало: раскошеливайся, безнравственный писака, покинувший ни в чем не повинную беспомощную женщину ради свободного удовлетворения патологической похоти и оставляющий тысячи и тысячи долларов во всех злачных местах от Содома до Гоморры! Ха, я бы, может быть, и не против, но с моими-то деньгами…

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация