— Далеко же я зашел, когда написал вам такое письмо, а потом приехал и после всей этой артподготовки так ни на что и не решился… А теперь вот… я опять исчезаю.
И тут я чувствую, как от корней волос поднимается и накрывает меня с головой горячая волна позора, от которого я надеялся спастись бегством.
— Должно быть, вы считаете меня чудаком. Да я и себе кажусь чудаком сейчас. Строго говоря, кажусь им себе уже довольно давно. И мне хочется объяснить вам, что моя показная холодность вызвана отнюдь не тем, что вы меня оттолкнули словом или делом.
— Но, — перебивает меня Клэр, прежде чем я пускаюсь в новый тур рассуждений о собственном чудачестве, — я страшно польщена. Ваша, как вы говорите, холодность — главная изюминка нашего флирта.
— Вот как? — говорю я, ожидая какой-нибудь предательской подножки. — И в чем же, на ваш взгляд, заключается эта изюминка?
— Так приятно встретить человека, который стесняется признаться в своих чувствах. И это в наше-то время, в Эпоху Полной Бесцеремонности!
Господи, и душа у нее такая же нежная, как тело! А такт! А спокойствие! Наконец, житейская мудрость! Физически она привлекает меня точь-в-точь как Элен, но на этом сходство меж ними и заканчивается. Уверенность, самообладание, решительность — все эти завидные качества Клэр, в отличие от Элен, не поставила на службу эгоистическим поискам удовольствий. В двадцать четыре года она уже выпускница Корнелла по специальности «экспериментальная психология», оканчивает аспирантуру в Колумбийском университете и наряду с этим преподает одиннадцати-двенадцатилетним подросткам в частной школе на Манхэттене, а в следующем семестре ей поручено возглавить комитет, составляющий сводную учебную программу! Да уж, для человека, которого, как я понял, на профессиональном поприще отличают ум, хладнокровие, компетентность и безукоризненность, Клэр на удивление невинна и безгрешна в личной жизни; ее отношение к друзьям, домашним и садовым растениям, собаке, стряпне, родной сестре Оливии, проводящей лето на курорте Мартас-Винъярд, и к трем племянникам, детям сестры, столь же безмятежно и вместе с тем сдержанно, как у хорошо воспитанной десятилетней девочки. В общем и целом этот безалкогольный коктейль, смешанный из здоровых общественных амбиций, безропотно — аккуратного исполнения домашних обязанностей и девичьей впечатлительности и восприимчивости, действует на меня опьяняюще. Меня влечет к ней неудержимо. В том смысле, что я не нахожу ни малейшей необходимости себя удерживать. Вот искусительница, чьему соблазну я вправе наконец поддаться!
Теперь меня словно бы каждый раз бьют под дых, стоит мне вспомнить (а вспоминаю я об этом ежедневно и ежечасно), что, написав Клэр остроумно-игривое, а значит, зазывное письмо, я затем чуть было не отрекся и от него, и от нее самой. И даже сказал доктору Клингеру, что сам факт сочинения и отправки подобного послания роскошной молодой женщине, с которой я по воле случая проболтал пару часов на пляже, сам этот факт свидетельствует о полной безнадежности как моего нынешнего положения, так и перспектив на будущее. Я уже практически уговорил себя проманкировать совместным завтраком в то последнее утро в Орлеане, так страшно мне стало при одной мысли о том, что воспрянувшее после долгого недуга желание заставит меня в самый последний миг предпринять безумную попытку обольщения с чемоданом в одной руке и билетом на самолет в другой. Как же мне удалось преодолеть постыдную слабость? И чему я обязан преодолением: слепой удаче, мудро-оптимистическим наставлениям доктора Клингера или все-таки грудям Клэр в более чем смелом по тем временам купальном костюме? А если справедливо это последнее предположение, то будь благословенна каждая из обеих великолепных грудей, и будь благословенна тысячу раз! Потому что теперь, а вернее, отныне я заинтригован, очарован, восхищен и бесконечно благодарен за все с нею так или иначе связанное: за сноровку. с какой она организует собственную жизнь, за терпение, привносимое ею в наши соития, за деликатность, с которой она подходит к ним, словно бы зная заранее, сколько именно сырого и грубого секса, а сколько нежной чуткости требуется для того, чтобы я мог сбросить мучительное напряжение и вновь уверовать в спасительную силу совокупления и его блаженного послевкусия. Весь педагогический опыт, накопленный Клэр с ее шестиклассниками, перенесен теперь на меня и расходуется во внеурочное время; тактичная и приветливая преподавательница, скорее даже репетиторша, приходит ко мне ежедневно и всегда приводит с собой изголодавшуюся по мне самку! А ее груди, большие, нежные, трогательно податливые; обе они тяжелы, как вымя, когда она наклоняется надо мной, и каждая из них тепла и весома у меня в руке, как раскормленный и глубоко спящий зверек. А поглядели бы вы на эту рослую молодую женщину, когда она восседает на меня еще полураздетой! К тому же она с феноменальной дотошностью запоминает и записывает все, что имеет к ней хоть малейшее отношение! Да, она записывает и документирует каждый прожитый ею день с самого детства и иллюстрирует собственноручно сделанными фотографиями; сначала у нее был самый примитивный фотоаппарат, зато сейчас она обзавелась лучшей японской техникой. А ее планы! Ее восхитительные — и восхитительно аккуратные — планы! Конечно, я тоже наскоро набрасываю перечень того, что мне нужно сделать за день, но, как правило, перед сном обнаруживаю, что не имею морального права отметить галочкой ни один из сформулированных с утра пунктов: и письма-то я не отправил, и денег с карточки не снял, и не сделал ксерокопию статьи, и не позвонил кому надо. Человек по натуре весьма аккуратный (должно быть, сработали материнские хромосомы), я тем не менее иной раз утром не могу отыскать листок, брошенный на пол ночью: и чаще всего, будучи не в настроении сделать что-то намеченное на сегодня, преспокойно переношу дело на завтра. Отнюдь не так ведет себя мисс Овингтон: каждую поставленную перед собой задачу она спешит решить как можно лучше и с предельной собранностью (сколь бы тяжела или противна та ни была), она разбивает любой путь на этапы и проходит их в строгой последовательности. И это невероятная удача, что возвращение меня к жизни Клэр считает одной из первоочередных задач. Как будто в одном ее блокноте из желтой линованной бумаги на первой же странице под моим именем уверенным круглым почерком выведены инструкции самой себе: «Обеспечить Д. К. 1) душевным теплом: 2) страстным сексом; 3) здоровым примером». И менее чем за год этот план оказывается выполнен по всем трем пунктам, против каждого из них Клэр вправе выставить жирную галочку. Я больше не принимаю антидепрессантов, и никакие бездны у меня под ногами не разверзаются. Я пересдаю снятую у педика квартиру и без малейшего сожаления расстаюсь с коврами, столиками, блюдами, креслами и другими вещами, памятными по совместной жизни с Элен; в новой квартире я обзавожусь совершенно другой обстановкой. Я даже принимаю приглашение на торжественный ужин к Шёнбруннам и в конце вечера вежливо лобызаю Дебби в щечку, пока Артур отечески целует в щеку Клэр. Всего-то и дел. Былую обиду как ветром сдуло. Уже у дверей, пока Артур с Клэр завершают начатый за столом разговор об учебной программе, которую Клэр теперь предложено составлять и для старших классов, у нас с Дебби появляется возможность минутку поболтать с глазу на глаз. Почему — то (а может, потому, что оба навеселе) мы стоим взявшись за руки.
