— А мне казалось, она у него только отсасывала. Ну и какой интерес при таком раскладе может для меня представлять ее пелотка? Тебе ведь известно, Эрби, я путешествую с дамой.
Очередной обмен репликами на чешском.
— Она признает, что ей самой неизвестно, чего они там ищут. Но, говорит, я благодарна малышу Францу за то, что он помогает мне сшибать небольшую денежку. Кроме того, ей льстит, что к ней приходят такие ученые и важные люди. Но, разумеется, если вам это совершенно не любопытно…
Черт побери, думаю, а почему бы и нет? Зачем погружаться в разверстую бездну Европы, если не ради такого зрелища? Зачем тогда вообще родиться на свет?
— Студенты-филологи, раз и навсегда забудьте о брезгливости! В то, что вы изучаете, необходимо зарыться лицом! В него нужно ткнуться носом! В белом фраке верхом на белом коне такого не делают. Это, истинно это ваш заключительный экзамен!
Мне предлагают выложить еще пять долларов США.
— Кафковедение, — говорю я, — тут, у вас, доходное дела.
— Во-первых, учитывая род ваших занятий, вы всегда сможете указать эти деньги в налоговой декларации в графе «Издержки». Во-вторых, при помощи жалкой пятерки вы наносите мощный удар делу построения коммунизма в этой стране. Ведь Ева — одна из последних частных предпринимательниц во всей Праге. В-третьих, вы тратите деньги на нашего великого писателя, а значит, поддерживаете тем самым его томящихся под тоталитарным цензурным гнетом коллег. И наконец, но не в последнюю очередь, вспомните о том, сколько денег ушло у вас на визиты к доктору Клингеру. И где, спрашивается, вы израсходуете их с большей пользой?
— Прошу прощения. Мне не совсем ясно, о какой пользе речь.
— Речь о вашем счастье. Нам хочется единственно того, чтобы вы были счастливы, чтобы вы, дорогой Дэвид, стали наконец самим собой. Слишком уж долго и слишком страстно вы от себя отрекаетесь.
Подагрические пальцы почти не слушаются Еву, тем не менее она тянет вверх подол, пока он не собирается складками на коленях. И все же Эрби вынужден прийти ей на помощь: обвив ее одной рукой за талию, другой он спускает с бедер старушечье трико. Я, пусть и нехотя, тоже участвую в операции «Заголение», придерживая на месте кресло-качалку.
Складчатый, с младенческой кожей живот, иссохшие ноги и, как ни странно, черный треугольник срамных волос, словно бы наклеенный, как накладные усы. Я даже усомнился в их подлинности.
— Она интересуется, не угодно ли господину потрогать, — говорит Эрби.
— И сколько она за это просит?
Эрби переводит старухе мои слова.
— Это даром.
— Спасибо, не надо.
И вновь она уверяет господина в том, что это не будет стоить ему ни цента. И вновь господин со всей учтивостью отклоняет любезное предложение.
Теперь Ева улыбается, в раскрытом рту шевелится огненно-красный язык. Как у Рильке: «Вкус апельсина спляшите!»
[37]
— Эрби, что она сказала?
— Не думаю, что это имеет смысл повторять, особенно вам.
— Нет, Эрби, переводи! Я хочу услышать!
— Это непристойность. — Он и сам хмыкает. — О том, что больше всего нравилось Кафке. Что его заводило.
— Ну, и что же это такое?!
— Ах, Дэйв, не думаю, что твоему папе понравится, если я тебе расскажу. И папе твоего папы, и так далее, до библейского прародителя, до Того, Кто Боролся с Богом. Кроме того, не исключено, что это навет, причем беспочвенный. Не исключено, что старуха придумала это со зла. Потому что ты ведь ее обидел. Отказавшись притронуться к ее знаменитой шизде, ты заронил ей в душу сомнения в смысле ее жизни, хотя все еще, наверное, можно поправить. Сильнее же всего она боится того, что ты, вернувшись в Америку, скажешь своим коллегам, будто она мошенница. И тогда серьезные ученые перестанут приезжать к ней, прекратят выказывать ей почтение, что, разумеется, обернется для нее сокрушительным фиаско и положит конец частному, если можно так выразиться, предпринимательству во всей стране. А это, в свою очередь, будет означать полное и окончательное торжество коммунизма над экономическим и политическим либерализмом.
— Что ж, если отвлечься от вновь обретенной чешской демагогии, которая, должен признаться, способна задурить голову любому, только не мне, так вот, если отвлечься от этого, ты, Братаски, не изменился ни чуточки.
— Плохо только, что я не могу сказать то же самое про тебя.
Тут Эрби подходит к старухе, лицо которой меж тем уже залито слезами, и, сложив ладони ковшиком, словно собирается поймать в них соленые капли, сует обе руки ей между ног.
— Кхо, — вырывается изо рта у престарелой Евы. — Кхо! Кхо!
Закрыв голубые глаза, она трется щекой о плечо Эрби. Кончик языка то и дело выпрыгивает изо рта. «Вкус апельсина спляшите», воистину..
По возвращении из странствий по прекраснейшим городам Европы (после того как в Праге мне приснился визит к старой проститутке, некогда обслуживавшей самого Кафку, мы вылетели в Париж, а еще три дня спустя в Брюгге на научной конференции, посвященной современной европейской литературе, я сделал доклад «Голодное искусство») мы решаем, разделив расходы на двоих, снять на июль и август домик в сельской местности. Что может быть лучше летом? Но, едва приняв решение, я погружаюсь в невеселые воспоминания о том, как и когда жил в последний раз в такой вот вынужденной круглосуточной зацикленности на одной женщине; я думаю об этом непрерывно — об этих безысходных, как могила, месяцах перед гонконгским фиаско моей жены, когда и ее, и меня бросало в дрожь от одного взгляда на любую вещь, принадлежащую другому (хоть на туфли на дне платяного шкафа), и это была дрожь отвращения. Поэтому, прежде чем подписать контракт на аренду безупречного во всех отношениях домика, который мы себе уже приглядели, я предлагаю Клэр не сдавать на те же два месяца наши нью-йоркские квартиры, как мы предполагали заранее, что, конечно, обернется для нас небольшой финансовой потерей, зато позволит сохранить за собой запасной аэродром, которым всегда можно будет воспользоваться при неблагоприятном повороте событий. Именно так я и выразился: «при неблагоприятном повороте событий». Клэр, рассудительная, терпеливая, нежная Клэр, разумеется, понимает меня правильно, когда я, уже с вечным пером в руке и договором об аренде передо мной, вдруг начинаю артачиться, а агенты по аренде недвижимости обмениваются недоуменными и безрадостными взглядами. Воспитывавшаяся борцами-тяжеловесами с рождения и до отъезда в колледж, к самостоятельной жизни, независимая молодая женщина с семнадцати лет, Клэр ничего не может возразить против «запасного гнезда», равно как и против временного гнездышка, которое нам предстоит делить, но только пока в нем будет хорошо обоим. Ладно, соглашается она, мы не будем сдавать наши квартиры. После чего, торжественно-мрачный, как японский главнокомандующий, подписывающий акт о безоговорочной капитуляции перед американским генералом Макартуром, я скрепляю своей подписью договор на аренду летнего домика.
