Мы надеемся увидеть его в Вудентоне, равно как и надеемся на добрососедские отношения с Вудентонской ешивой.
Подписался, подсунул записку под оттопыривающуюся крышку коробки. Прошел к телефону в углу приемного покоя и набрал номер Теда Геллера.
— Алло.
— Шерли, это Эли.
— Эли, мы тебе всю ночь звонили. В окнах свет, а никто не отвечает. Мы подумали: уж не грабители ли.
— Мириам рожает.
— Дома? — сказала Шерли. — Ой, Эли, вот это блеск!
— Шерли, позови Теда, я хочу с ним поговорить.
Телефонная трубка трахнулась, чуть не оглушив его, на пол, послышались шаги, сопение, кашель, затем голос Теда:
— Мальчик или девочка?
— Пока ничего.
— Эли, ты сбил Шерли с панталыку. Она решила рожать нашего очередного дома.
— Отлично.
— Ничего лучше, чтобы сплотить семью, ты не мог придумать.
— Послушай, Тед, я договорился с Зурефом.
— Когда они уедут?
— Они не то чтобы уедут, Тедди. Но я договорился, и ты и знать не будешь, что они здесь.
— Этот тип одевается как за тысячу лет до наших дней, и я не буду знать? Приятель, о чем ты только думаешь?
— Он оденется иначе.
— Да, и как? В другие траурные одежки?
— Тед, Зуреф дал обещание. Когда он в следующий раз придет в город, он будет одет все равно как ты или я.
— Что? Эли, тут кто-то кого-то дурит.
Голос Эли взмыл.
— Раз он сказал, что переоденется, значит, переоденется.
— Эли, он так сказал? — спросил Тед.
— Сказал. — За эту выдумку он тут же поплатился головной болью.
— Эли, ну а вдруг он не переоденется? А вдруг? Может же такое быть, а, Эли? Вдруг это какая-то увертка или еще что?
— Нет, — заверил его Эли.
На другом конце провода помолчали.
— Послушай, Эли. — Тед наконец собрался с мыслями. — Ну переменит он костюм. Так. Хорошо. Но они все равно останутся здесь, это же не переменится?
— Но ты-то об этом знать не будешь — вот в чем суть.
Тед — само терпение — сказал:
— Эли, разве мы тебя об этом просили? Когда мы облекли тебя доверием, об этом ли мы тебя просили? Сделать этого типа пижоном в наши планы, уж поверь, не входило. Мы считаем, что наша община им не подходит — только и всего. И дело, Эли, не во мне. Еврейские члены общины поручили мне, Арти и Гарри раскинуть мозгами, что тут можно предпринять. Мы поручили это дело тебе. И что из этого вышло?
Эли услышал, как он говорит:
— Что вышло, то и вышло.
— Эли, ты говоришь загадками.
— Моя жена рожает, — оборонялся Эли.
— Это я понимаю. Но постановление о зонировании нам на руку, верно? Мы до этого докопались, верно? Не соблюдаешь муниципальных постановлений, уезжай. Я что хочу сказать: если мне взбредет в голову держать на заднем дворе горных коз, никто мне этого не позволит.
— Не так все просто, Тед. Речь идет о людях…
— Людях? Эли, об этом уже говорено-переговорено. И добро б они были люди как люди, а то — религиозные изуверы. Одеваются, как Бог знает что. А что мне страх как хочется узнать, так это, что у них там творится. Меня, Эли, все больше одолевают сомнения, и я не боюсь это признать. По-моему, все это собачья чушь и надувательство. Парни вроде Гарри они, знаешь, думают-думают, а признаться, что они надумали, — боятся. А я тебе скажу. Послушай, с этими воскресными школами тоже надо бы разобраться. По воскресеньям я вожу мою старшенькую аж в Скарсдейл учиться разным историям из Библии… и знаешь, что она оттуда принесла? Так вот, слушай: этот Авраам, ну там, в Библии, он собирался убить своего собственного сына, в жертву его принести. Так ее после этого стали мучить кошмары, вот оно как. И это называется вера? Сегодня такого типа упрятали бы под замок. Сейчас век науки. Я снимаю мерку с ноги, рентгеновским аппаратом, вот оно как. Доказано, что эти старые байки — ерунда, и я не стану сидеть сложа руки и ждать, когда в моем палисаднике случится такое.
— Тедди, ничего такого в твоем палисаднике не случится. У страха глаза велики, никто твоего ребенка в жертву не принесет.
— Ты прав, Эли, еще как прав: я своего ребенка в жертву не принесу. Вот заведешь своих, тогда поймешь, что и как. А их школа — это убежище, они в ней прячутся от жизни. Кому что нужно — вот в чем суть. Они цепляются за свои предрассудки, и как ты думаешь почему? Да потому, что прячутся от мира, не могут занять места в обществе. В таком окружении, Эли, нельзя воспитывать детей.
— Послушай, Тед, посмотри на это с другой точки зрения. Мы можем их обратить, — без особой убежденности сказал Эли.
— Это как же, в католиков, что ли? Эли, приятель, послушай, у нас здоровые добрососедские отношения, потому что здесь живут современно мыслящие евреи и протестанты. И мы на этом стоим, так или не так? Не будем дурить друг друга, я не Гарри. Сейчас у нас все тихо-мирно, по-людски. И погромов в Вудентоне не предвидится. Верно? А всё почему, а потому, что у нас нет изуверов, нет чокнутых… — Эли скривился, сморгнул. — А есть люди, которые уважают друг друга и дают друг другу жить. Эли, здравый смысл, вот чем мы руководствуемся. Я за здравый смысл. За умеренность.
— Вот-вот, Тед. Я с тобой согласен, но здравый смысл он, скорее всего, подсказывает: пусть этот парень переоденется. И тогда, скорее всего…
— И такое тебе подсказывает здравый смысл? А мне, Эли, здравый смысл подсказывает: пусть они подыщут себе что-нибудь подходящее в другом месте. Нью-Йорк — самый большой город в мире, от нас до него какая-нибудь полусотня километров — чего б им туда не поехать?
— Тед, дай им шанс. Дай им урок здравого смысла.
— Эли, ты имеешь дело с изуверами. Где их здравый смысл? Они говорят на мертвом языке, где тут смысл? Носиться со своими страхами, всю жизнь плакаться «ой-ёй-ёй», это что — здравый смысл? Послушай, Эли, обо всем уже говорено-переговорено. Не знаю, знаешь ли ты, но я слыхал, что «Лайф»
[94]
пришлет к нам корреспондента — хочет напечатать рассказ о ешиве. С фотографиями.
— Послушай, Тед, у тебя разыгралось воображение. Не думаю, чтобы «Лайфу» это было интересно.
— «Лайфу» это может быть и неинтересно, а мне очень даже интересно. И мы думали, что и тебе тоже.
— Интересно, — сказал Эли. — Очень даже интересно, но пусть он переменит костюм, Тед. И подождем, посмотрим.
— Они живут в средневековые века, Эли, это всё какие-то предрассудки, предписания…
