Книга Театр Шаббата, страница 30. Автор книги Филип Рот

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Театр Шаббата»

Cтраница 30

Я этого не ожидал, но, видимо, профессиональная этика требовала от него, чтобы он снимал драгоценности только в присутствии свидетеля. Я стоял рядом, когда он откинул стеганое одеяло и открылись окостеневшие синие пальцы покойницы, а там, где задралась рубашка, и худые, как щепки, ноги. Он снял с нее кольцо и отдал его мне, а потом приподнял ей голову, чтобы вынуть серьги из ушей. Но одному ему было не справиться, и я подержал ей голову, пока он занимался серьгами. «Жемчуг тоже», — сказал я, и он перевернул ожерелье на шее так, чтобы застежка оказалась спереди. Только она никак не расстегивалась. Он долго и тщетно старался расстегнуть ее своими огромными пальцами циркового силача, а я все это время ощущал тяжесть ее головы на своей ладони. Я никогда не чувствовал себя с ней легко и непринужденно, так что, пожалуй, это был наш самый тесный контакт за все время знакомства. Голова мертвой показалась мне очень тяжелой. Она настолько мертва, подумал я, что это уже становится невыносимым. Наконец я попробовал взломать эту проклятую застежку сам, провозился с ней еще несколько минут, и мы, поняв, что открыть не удастся, стащили, как могли, ожерелье через голову, хотя оно было довольно тесное.

Выходя, я очень старался не споткнуться о его черные коробки. «Ну хорошо, — сказал я ему, — я вернусь через полтора часа». — «Вам лучше сначала позвонить, сэр», — сказал он. «А вы оставите ее так, как она лежит сейчас?» — «Да, сэр». Взглянув на окно, выходившее в сад Неда и на окна домов напротив, он спросил: «А им оттуда не будет видно, сэр?» Я вдруг встревожился: оставить эту еще привлекательную сорокапятилетнюю женщину наедине с ним, даже мертвую… Но о том, о чем я подумал, просто нельзя думать, решил я и сказал ему: «Лучше задерните занавески на всякий случай». Занавески были новые, подарок на день рождения от Никки, купленный год назад. Их повесили только в последнюю неделю болезни. Мать настаивала на том, что ей не нужны новые занавески, отказывалась даже развернуть их, и приняла их только тогда, когда Никки, сидя у одра умирающей, сказала ей, что они обошлись ей меньше, чем в десять фунтов.

У Рены, к которой мы отправились, Никки пытались убедить вымыться и поесть. Она не хотела ни того, ни другого. Даже не вымыла рук, как я просил. А ведь она целый день провела с мертвой, гладила ее лицо. Никки все это время молча просидела на стуле, ожидая, когда можно будет вернуться. Спустя час я позвонил узнать, как дела у бальзамировщика.

«Я закончил, сэр», — сказал он. «Все как было?» — спросил я. «Да, сэр. Только у изголовья, на подушке, цветы». Их там не было, когда мы уходили. Должно быть, он положил цветы, которые Нед срезал утром. «Пришлось поправить челюсть, — сказал он мне. — Так лучше будет смотреться в гробу». — «Хорошо. Когда будете уходить, просто захлопните за собой входную дверь. Мы скоро придем. Вы не могли бы оставить лампу включенной?» — «Я оставил, сэр. Маленькую лампу у нее в головах». Хорошенький натюрморт он сотворил.

Первое, что я увидел…

Это именно Шаббату он хотел дать по голове. Ну конечно же! Это Шаббата он хотел застигнуть за осквернением могилы матери! Недели, а может, и месяцы во время ночных дежурств Мэтью, должно быть, наблюдал за ним из патрульной машины. С тех пор как раскрылась безобразная история с Кэти Гулзби, Мэтью, как и многие другие оскорбленные граждане, потерял к Шаббату всякое уважение и давал ему это понять — встретив, не показывал, что они знакомы. Обычно, объезжая вверенный ему участок, Мэтью любил посигналить тем, кого знал ребенком в Мадамаска-Фолс, и до сих пор был снисходителен к знакомым, когда они нарушали правила. Как-то он проявил снисходительность и к Шаббату. Мэтью тогда только что окончил академию, не набрался еще всяких профессиональных хитростей и работал в патрульной бригаде. Он некоторое время следовал за Шаббатом, который ехал с явным превышением скорости после веселого свидания в Гроте. Потом подал ему сигнал остановиться у обочины. Когда Мэтью через ветровое стекло увидел, кто водитель, он покраснел: «Оп-па!» Они с Розеанной подружились в последний год его учебы в школе, и не однажды (когда она пила, она все повторяла по несколько раз) она замечала, что Мэтью Балич — один из самых способных ее учеников в Камберленде. «Что я сделал не так, офицер Балич?» — поинтересовался Шаббат очень серьезно, как и полагается законопослушному гражданину. «Боже мой, сэр, да вы просто летели, а не ехали!» — «Ох!» — сокрушенно вздохнул Шаббат. «Ну ладно, не волнуйтесь, — сказал Мэтью. — Когда речь идет о моих знакомых, я перестаю быть таким уж свирепым копом. Никому не говорите, но не в моих правилах вести себя так с теми, кого я знаю. Я и сам превышал скорость, когда не был полицейским. Чего уж там». — «Это очень любезно с вашей стороны. Что я должен сделать?» — «Ну, во-первых, — ответил Мэтью, и широкая улыбка осветила его лицо с приплюснутым носом — такая же, какую Шаббат видел в тот день на лице у его матери, когда она кончила в третий или в четвертый раз… — во-первых, вы должны сбавить скорость. И вообще давайте-ка отсюда. Езжайте! До встречи, мистер Шаббат! Передавайте привет Розеанне!»

Вот все и закончилось. Теперь он не сможет больше приехать на могилу Дренки. Не сможет вернуться в Мадамаска-Фолс. Он бежит уже не только из дома и от семьи, но и от закона — в его самых нерегулируемых законом проявлениях.


…Первое, что я увидел, когда мы вернулись в квартиру, это был пылесос. Его достали из кладовки, а потом оставили в углу комнаты. Он пользовался им, когда убирал за собой? А что именно он убирал? Потом я почувствовал тошнотворный запах химикалий.

Женщина под стеганым одеялом больше не была той женщиной, рядом с которой мы провели весь день. «Это не она! — воскликнула Никки и разрыдалась. — Она стала похожа на меня! Это я!»

Я понял, о чем она, какими бы безумными ни казались ее слова. Никки — это был более строгий, яркий вариант утонченной красоты ее матери, и сходство, не столь заметное до бальзамирования, теперь стало пугающе явным. Она подошла к покойной и долго на нее смотрела. «Теперь она держит голову прямо». — «Он выпрямил», — сказал я. «Но она всегда держала ее немного набок…» — «А теперь — нет». — «О, ты стала такая строгая, манулица», — сказала Никки, обращаясь к покойной.

Строгая. Скульптурная. Статуарная. Очень официальная. Очень мертвая. Но Никки, тем не менее, снова уселась на стул и продолжала свое бдение. Занавески были задернуты, сквозь них пробивался слабый свет, у изголовья, на подушке, лежали цветы. Я еле подавил в себе порыв схватить их, вышвырнуть в мусорную корзину и положить конец этому кошмару. Все соки из нее выжали, всё собрал в свои черные коробки бальзамировщик, и что же дальше? Я просто увидел, как этот гигант возится с мертвым телом. Когда они остались наедине, не было больше необходимости церемониться, как при снятии драгоценностей. Я представил себе, как он вынимает кишки, опорожняет мочевой пузырь, выкачивает всю кровь, вводит формальдегид, если, конечно, это был запах формальдегида.

Я не должен был этого позволять, подумал я. Нам надо было похоронить ее самим, просто закопать в саду. Как я и хотел вначале. «Что ты собираешься делать?» — спросил я. «Я останусь здесь на ночь», — ответила она. «Нет, тебе нельзя здесь оставаться», — сказал я. «Я не хочу оставлять ее одну». — «А я не хочу оставлять тебя одну. Тебе нельзя оставаться одной. А я не собираюсь здесь спать. Ты переночуешь у Рены. А сюда придешь утром». — «Я не могу ее оставить». — «Ты должна пойти со мной, Никки». — «Когда?» — «Сейчас. Попрощайся с ней, и пойдем». Она встала со стула и опустилась на колени перед кушеткой. Она дотронулась до щек, волос, губ матери и произнесла: «Я тебя так любила, манулица. О, манулицамоу!»

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация