Он умирает. Из кожи вон лез, чтобы позабавить Росу, и заработал сердечный приступ. Последнее представление. Только один раз! Кукловод и его любимая кукла Дрын завершают свою карьеру.
Роса стояла на коленях у кровати и гладила его по голове теплой маленькой ручкой.
— Больной? — спросила она.
— Низкая самооценка.
— Позвать доктор?
— Нет, мэм. Руки болят, вот и всё.
Руки ли? Сначала он подумал, что дрожит от боли, скрючившей пальцы. Потом зубы застучали, как накануне вечером, ему вдруг потребовалась вся его стойкость, чтобы не вырвало. «Мама?» Нет ответа. Она опять замолчала. Или ее здесь нет? «Мама!»
— Su madre? Donde, senor?
[73]
— Muerto.
[74]
— Hoy?
[75]
— Si. Сегодня утром. Questo auroro, — опять лезет итальянский. Опять Италия, виа Венето, персики, девочки!
— Ah, senor, no, no
[76]
.
Когда она обхватила руками его заросшие щеки и притянула его голову к своей огромной, как гора, груди, он не стал сопротивляться; будь у него пистолет в кармане, он даже позволил бы ей вынуть его и выстрелить ему между глаз. На суде она могла бы сказать, что это в порядке самозащиты. Изнасилование. На нем уже висит одно, правда, старое, обвинение в сексуальных домогательствах. Теперь они бы подвесили его вверх ногами! Уж Розеанна проследила бы, чтобы его повесили как надо — как Муссолини. И отрезали бы ему член на всякий случай, как та женщина из Вирджинии, что кухонным ножом длиной в двенадцать дюймов нашинковала петушок своего спящего мужа, бывшего моряка и отъявленного негодяя, который оттрахал ее в зад.
«Ведь ты бы такого со мной не сделала, правда, дорогая? Ты бы мне его не отрезала?» — «Сделала бы, — с готовностью отвечала Розеанна, — если бы он у тебя был». Она и ее прогрессивные друзья в долине только и говорили, что об этом случае. Розеанну все это расстраивало гораздо меньше, чем, например, обрезание. «Еврейское варварство, — сказала она ему после того, как они присутствовали при обрезании внука одного знакомого. — Этому нет никакого оправдания. Отвратительно. Мне хотелось выйти». Тем не менее женщина, которая отрезала член мужу, представлялась ей чуть ли не героиней. «Вообще-то, — заметил Шаббат, — она могла бы выразить свой протест как-нибудь иначе». — «Как? Набрать 911? Попробуй и посмотри, поможет ли». — «Да нет, не 911. Так справедливости не добьешься. Нет, просто засунуть что-нибудь противное в задницу ему самому. Например, его трубку, если он курит. Может быть, даже зажженную. А если не курит, тогда приложить к его заду горячую сковородку. Ректум за ректум, как говорится. Книга Исхода, стих 21. Но отрезать ему член… Честное слово, Рози, жизнь — это ведь не детские игрушки. Вы же не девочки-школьницы. Жизнь — это вам не записочки писать и хихикать. Вы женщины. Это серьезное занятие. Помнишь, как это делает Нора в „Кукольном доме“? Она же не отрезает Торвальду член — она просто идет на фиг. Через дверь. Не обязательно быть норвежкой из девятнадцатого века, чтобы выйти через дверь. Двери до сих пор существуют. Даже в Америке их все еще гораздо больше, чем ножей. У некоторых, правда, кишка тонка выйти через дверь. Скажи мне, тебе когда-нибудь хотелось отрезать мне член среди ночи? Хотелось таким вот забавным способом свести со мной счеты?» — «Да. Часто». — «Но почему? Что я тебе такого сделал, или, наоборот, чего я не сделал, чтобы тебе могла прийти в голову такая мысль? Не помню, чтобы я когда-нибудь проникал в твой анус без рецепта от врача и твоего письменного согласия». — «Хватит. Забудь об этом». — «Не думаю, что мне следует забыть об этом теперь, когда я это знаю. Ты ведь действительно подумывала о том, чтобы взять нож…»— «Ножницы». — «Ножницы… и отрезать мне петушок». — «Я была пьяна. И зла». — «А, так это шардоне так сказывалось в трудные старые времена. Ну а как сегодня? Что тебе захочется отрезать мне на трезвую голову? Что рекомендует Билл Уилсон?
[77]
Я предлагаю свои руки. На кой они мне теперь? Или горло. Какой это все-таки мощный символ для вас, людей, — пенис! Продолжайте в том же духе, и старина Фрейд всегда будет на высоте. Не понимаю тебя и твоих друзей. Вы устраиваете сидячую забастовку всякий раз, как команда по благоустройству города приближается к высохшим членам священных кленов, вы костьми готовы лечь за каждую веточку, но когда речь заходит об этом злополучном инциденте, вы просто визжите от восторга. Если бы жена вышла на улицу и спилила из мести любимый клен мужа, у мужика еще были бы какие-то шансы на ваше сочувствие. Жаль, что он сам был не дуб. Или не одно из этих незаменимых вечнозеленых. Уж тогда бы „Сьерра-клуб“ показал ей охрану природы! Свою голову она получила бы у Джоан Баэз
[78]
. Скажем, кедр! Вы искалечили кедр? Да вы хуже Спиро Эгнью!
[79]
Вы же такие милосердные, такие нежные, вы против смертной казни даже для серийных убийц, вы в жюри поэтических конкурсов для каннибалов-дегенератов в тюрьмах строгого режима. Вы так ужасаетесь применению напалма на войне с коммунистами в юго-восточной Азии… и так радуетесь, что этому бывшему моряку отрезали член прямо тут, в США! Отрежь мой, Розеанна Кавана, и десять против одного, да нет, сто против одного — завтра же ты снова потянешься к бутылке. Отрезать член не так легко, как ты думаешь. Это не чик-чик — и готово! Это тебе не носки штопать. И не лук резать колечками. Это не лук. Это человеческий член. В нем полно крови. Помнишь леди Макбет? У них там, в Шотландии, не было „Анонимных алкоголиков“, и у бедной женщины поехала крыша. „Но кто бы мог подумать, что в старике так много крови?“ „Все еще держится запах крови: все благовония Аравии не надушат эту маленькую руку“. Она потеряла самообладание, эта леди Электростанция Макбет! А что же будет с тобой? Эта женщина из Вирджинии — действительно героиня, хоть и мерзкое создание. Но у тебя кишка тонка, дорогая. Ты просто-напросто училка. Мы сейчас говорим о зле, Рози. А самое большое злодейство, на которое ты способна, это стать пьянчужкой. Подумаешь — пьянчужка! Их пруд пруди. Любой пьющий может стать беспробудным пьяницей. Но совсем не каждый может отрезать член. Не сомневаюсь, что эта прекрасная женщина подала пример десяткам других прекрасных женщин в стране, но не думаю, что тебе удастся собраться с духом и сделать это. Тебя вырвало бы даже от моей спермы. Ты давно мне это говоришь. Ну и как же ты думаешь провести эту хирургическую операцию на своем любовнике без обезболивающего?» — «Может, подождем немного и посмотрим?» — отвечала Розеанна с улыбкой. «Нет, нет. Зачем же ждать? Я не собираюсь жить вечно. Послезавтра мне исполнится семьдесят. И ты упустишь свой шанс показать, какая ты храбрая. Режь, Розеанна. Выбери ночь. Любую ночь. И режь. Дерзай».
