— Микки, — тихо сказал Норман. — Я понял, что ты хочешь сказать. Я понял твою философию. Это свирепая философия. Ты вообще человек свирепый. Ты выпустил зверя на свободу, верно? Самый убедительный довод в пользу того, чтобы искать опасностей, — тот, что их все равно нельзя избежать. Либо ты гоняешься за ними, либо они за тобой. Таков взгляд Микки Шаббата на вещи, и теоретически я согласен: опасности нельзя избежать. Пример Линка убедил меня, что необычное нам как раз гарантировано. Это обычное от нас ускользает. Мне это известно. Но это не значит, что я брошу ту порцию обычного, которой мне посчастливилось завладеть и которую я смог удержать. Я хочу, чтобы ты ушел. Тебе пора уходить. Я принесу твои вещи из комнаты Дебби, и ты уйдешь.
— После или до завтрака?
— Я хочу, чтобы ты убрался отсюда!
— Ну что тебя так гложет? Не может быть, чтобы ты из-за трусиков… Это мы уже проехали. Уж не то ли, что я показал свой член Мишель? Поэтому я не могу позавтракать?
Норман встал из-за стола — его пока не трясло, как Линка (или Шаббата, когда он был с Росой), но лицо свело подобием спазма.
— А ты не знал? Не могу поверить, что она тебе не сказала. «В Шаббате сидит бык. Иногда он вырывается наружу». Трусики — вздор. Я просто подумал, что надо его показать. До нашей встречи в субботу. А вдруг он ей не понравится. Она пригласила меня в субботу, чтобы сделать пародонтологическую пробу. Только не говори мне, что ты и об этом не знал. К себе в кабинет. В субботу. — Норман стоял, не двигаясь, у стола. — Спроси ее. Такой у нас был план. Мы обо всем договорились. Поэтому, когда ты сказал, что я должен уйти без завтрака, я и решил, что это потому, что в субботу я собираюсь отыметь ее в зубоврачебном кабинете. Плюс я показал ей член. Что все это из-за трусиков… нет, прости, не верю.
Этого Шаббат и хотел. Муж понимал свою жену лучше, чем позволял себе показать. Норман протянул руку к одному из шкафчиков над столом и достал пачку пластиковых пакетов для мусора.
— Я иду за твоими вещами.
— Как скажешь. Можно мне съесть хотя бы грейпфрут?
Не дав себе труда ответить, Норман вышел, оставив Шаббата одного на кухне.
Половина грейпфрута была нарезана для Шаббата. Нарезанный кружочками грейпфрут. Это принципиально для их образа жизни — чтобы грейпфрут был нарезан кружочками, а в бельевом шкафу лежали фотоснимки полароидом и десять тысяч баксов. Сказать ему и про деньги тоже? Да нет, он знает. Держу пари, он знает всё. Мне нравится эта пара. Чем больше я понимаю, сколько тут у них накручено, тем больше восхищаюсь, как он со всем этим справляется. Как стоически он выдержал всё, что я ему впаривал накануне вечером. Он знает. Он владеет информацией в полном объеме. Что-то в ней есть такое, что грозит все это разрушить: тепло, комфорт, весь этот гагачий пух, нежиться в котором — их привилегия. Ему приходится мириться с тем, что она вот такая, и в то же время держаться своих цивилизованных идеалов. Ради чего мучается? Почему он терпит ее? Во-первых, прошлое. Его было много. И настоящее — его тоже много. И вся эта налаженная машина. Дом в Нантукете. Уик-энды в Брауне в качестве родителей Дебби. Акции Дебби резко упадут, если они разбегутся. Стоит назвать Мишель шлюхой, стоит выкинуть ее ко всем чертям — и Дебби не удержится на медицинском факультете. Кроме того, есть еще развлечения: лыжи, теннис, Европа, маленький отель, которые они так любят в Париже, «Universitè». Совместный отдых. Кто-то рядом, когда ты ждешь результатов биопсии. Да и времени нет искать адвокатов, начинать сначала, снова налаживать жизнь. Вместо этого надо собраться с духом и примириться с реальностью — «реализм». И потом, страх, что никого не будет дома. Ночь, все комнаты пусты, никого, кроме тебя. Он утвердился в этой жизни. У него настоящий дар вести такую жизнь. Не будешь ходить на свидания на закате жизни. И потом, на его стороне менопауза. Закрывай глаза на всё, что она делает, не переступай черты, не доводи до разрыва — все равно очень скоро менопауза положит всему этому конец. И Мишель тоже не зарывается — ей тоже не улыбается остаться одной. Норман понимает (и даже если менопауза не поможет, то поможет это понимание): надо свести требования к минимуму. Вот этому я так и не научился: подгадывать, выстраивать, разруливать, улаживать. Она при его образе жизни необходима ему, как нарезанный грейпфрут. Она и есть нарезанный грейпфрут: расчлененное тело и горьковатая пряная кровь. Порочная Хозяйка. Святая Похоть. Вот и ешь теперь этот грейпфрут вместо того, чтобы вкушать Мишель. Все кончено. Мешуге, старый рваный башмак.
— Ты живешь в мире настоящей любви, — сказал он, когда Норман вернулся в кухню с пакетом, набитым вещами Шаббата. Там было все, кроме куртки. «Торпедо» Норман отдал ему раньше, за столом.
— А ты в каком? — поинтересовался Норман. — Ты олицетворяешь собой провал этой цивилизации. Всё вложить в половой инстинкт. Последний вклад: всё — в топку секса. А теперь в одиночку пожинаешь плоды. Эротический алкоголизм — вот что такое все эти твои страсти.
— Да какие уж там страсти, — покачал головой Шаббат. — Знаешь, что сказала бы Мишель своему психоаналитику, если бы мы с ней довели дело до конца? Она сказала бы: «Ничего мужик, но его уже льдом пора обкладывать, чтобы выглядел посвежее».
— Да нет, просто надо провоцировать. Разнузданно приставать. Все так задавлены обществом, что начинают жить как люди, только когда распоясываются. Разве не в этом фишка? Не это ли всегда было твоей целью?
— Мне жаль разочаровывать тебя, Норман, но прежде всего у меня нет, просто нет никакой цели. Ты обо всем судишь с позиции доброго либерала, а я плыву по течению в придорожной канаве, двигаюсь по обочине жизни, я всего лишь мусор, обломок, и меня не надо принимать во внимание, когда наблюдаешь за прочим дерьмом.
— Ходячий панегирик непристойности, — сказал Норман. — Святой наоборот, чья миссия — надругательство над святынями. Не утомительна ли в 1994 году эта роль героя-бунтаря? Не поздновато воспринимать секс как бунт? Назад к лесничему Дэвида Лоуренса? В столь поздний час? Разгуливать по свету с такой вот бородой, проповедуя добродетели фетишизма и вуайеризма. С таким пузом — быть поборником порнографии и всюду воздвигать флаг своего члена. Ты жалкий, старомодный мудак, Микки Шаббат. Мужское начало, которое полностью дискредитировало себя. Ты — его последний выдох. Самое кровавое из столетий подходит к концу, а ты день и ночь трудишься над тем, чтобы устроить скандал на эротической почве. Ты несчастный пережиток прошлого, Микки! Антиквариат, наследие пятидесятых! Все эти порнофильмы с Линдой Лавлейс уже в нескольких световых годах от нас, а ты всё ссоришься с обществом, как будто президент США — по-прежнему Эйзенхауэр! И ты, — добавил он почти извиняющимся тоном, — ты так бесконечно одинок, что это просто ужасает. Вот что я всем этим хотел сказать.
— Ты ужасаешься, — ответил Шаббат, — потому что вряд ли тебе когда-нибудь случалось получить наслаждение от одиночества. А еще это лучший из известных мне способов приготовиться к смерти.
— Уходи, — сказал Норман.
Глубоко, в самом углу одного из нагрудных карманов, огромных карманов, куда свободно поместилась бы пара подстреленных уток, Шаббат наткнулся на пластиковый стаканчик из-под кофе. Он засунул в карман свою импровизированную кружку нищего, прежде чем войти в похоронный зал, и в ней так до сих пор и лежали монеты в пять, десять, двадцать пять центов, которые ему удалось насобирать в метро и на улице. Он и об этом забыл, когда отдавал куртку Мишель.
