О, какие имена! Такие имена, что порой не веришь своим глазам, и думаешь – да нет, не может быть, это псевдоним циркового наездника!
Чезаре Кьянти! Лучано Пискорелли! Лоренцо Рота! Патриция Кларетти!
Мой муж Боря (между прочим, художник) идет следом за мной и тоже читает фамилии на звонках.
– Подсудимый Лоретти, – угрюмо бормочет он, – подсудимый Франческатти… Подсудимая Дольчески…
Что не вполне справедливо: ведь уверял же нас торговец фруктами на углу виа Национале, что обворовали нас не итальянцы, а… арабы. Ей богу, стоило приезжать для этого в Италию!
Собственно, ничего экстраординарного в этом происшествии не было. Все наши друзья, которых в Италии обворовывали, перед поездкой инструктировали нас – как именно одеваться, как вести себя в случае кражи, как разговаривать с полицией. И все эти советы выглядели неубедительно и даже как-то… жалковато…
– Ты же понимаешь, – говорил мне муж, – они пытаются оправдать свою лопоухость. Разинули, небось, варежку, глазели по сторонам… Бери, дорогой, мою сумку… Тут и не захочешь, а обворуешь такого фраера.
Словом, у Бори имелись на этот счет своя концепция и свой план защиты.
Мы одолжили у одного из приятелей жилет с множеством карманов, как внешних, так и внутренних – для денег и документов. В зашорканную багажную сумку сложили самые потертые джинсы, застиранные рубашки и заштопанные свитера – крадите, не жалко! – в конце концов, не на прием к Папе Римскому едем, а шататься по улицам итальянских городов…
– Ну вот… – удовлетворенно заметил мой муж, похлопывая себя по пухлой груди, поглаживая паспорта, визы, чеки и самолетные билеты. – Мы абсолютно неуязвимы. Украсть у меня все это можно только под наркозом…
– Однако, – задумался он, – багаж может и потеряться… а мне в первый же день понадобятся альбом для набросков, фотоаппарат, очки и, конечно же, талес с тфиллином… По карманам это не расфасуешь… Вот что: мы купим мне сумку через плечо, в которую я и сложу самые необходимые вещи.
Так мы и сделали. Сумку купили отличную, кожаную, удобную… и не дешевую, светлая ей память!
Нас обворовали ровно через десять минут после прибытия в Рим.
Кстати, гостиницу – в десяти минутах ходьбы от вокзала – тоже выбрал Боря, и тоже руководствуясь соображениями охранного порядка.
– Воруют, в основном, на вокзалах, – рассуждал он, – как раз тогда, когда обезумевшие туристы бегают в поисках окошка информации, чтобы узнать – на каком автобусе куда проехать… А нам все заранее известно! Мы немедленно покидаем вокзальную клоаку и, любуясь красотами улиц и площадей, прогулочным шагом за десять минут доходим до гостиницы.
Собственно, так все и было… Почти.
Любуясь красотами улиц и площадей, мы дотащились, обливаясь потом, до виа Национале и ползли, считая номера домов.
– Вот! Номер тринадцать! – воскликнула я, и тут передо мной внезапно из ниоткуда возник чернявый и явно опустившийся тип, такой средиземноморский Коровьев, совал в лицо какие-то засаленные бумажки и что-то спрашивал – на неясном языке. Я досадливо отмахнулась от него и устремилась к дверям гостиницы. И сразу услышала за своей спиной верещанье и женские вопли:
– Синьоре-синьоре-синьоре-синьоре!
Оборачиваюсь: две явно таиландского вида женщины цепляются с обеих сторон за моего мужа, размахивают свободными руками – которых у каждой, похоже по шесть, как у Шивы, – верещат и указывают куда-то вдоль по Питерской. Боря, отрешенный, с гипсовым каким-то лицом, смотрит с гуманитарным, я бы сказала, интересом в указанном таиландскими гуриями направлении…
– Где твоя сумка? – спрашиваю я, понимая, что и это уже – вопрос, скорее, гуманитарный.
А между тем, ему явно предлагают погнаться за вором, и даже указывают – куда. И он вяло бежит, понимая, что у преступника неизмеримо больше шансов уклониться от этой встречи. На углу, от лотка с фруктами нам энергично машет лоточник, похожий на всех комедийных героев Феллини вместе взятых. Он тоже указывает пальцем направление – куда бежать, лупит себя по лысине, воздевает короткие ручки и, оперно закатывая глаза, кричит: – Арабо! Арабо! Бас-тар-до!! Каналья!!
И я с изумлением обнаруживаю, что отлично понимаю по-итальянски.
Далее нам, судя по всему, советуют обратиться в полицию, во всяком случае, «полисие» и «карабинери» порхают в воздухе. Но я вдруг понимаю, что не могу ни по-итальянски, ни по-английски сказать: «Нас обокрали». Могу на иврите, например. Ну, и по-русски.
– Ладно, пойдем, – говорю я мужу, беру его за руку и веду к двери гостиницы.
– Я ничего не помню… – бормочет он… – ты мне веришь? Меня загипнотизировали… я был без сознания… какая-то бумажка в лицо… и все. Ничего не помню… Очнулся от крика…
Мы регистрируемся, поднимаемся в свой замечательный двухэтажный номер… но все отравлено, испоганено, оплевано. Мы фраера, фраера, так нам и надо, что нас обокрали. К тому же выясняется, что самой большой потерей стали для нас не очки, не фотоаппарат, не альбом с фломастерами – все это можно купить, – а талес и тфиллин, которые поди достань в этом воровском проклятом (уже проклятом!) городе, и к тому же, покупка всего нового влетит нам долларов в восемьсот. Точка.
– Послушай, – говорю я мужу, – в конце-концов, отдай должное их профессионализму. Да, тебя обокрали, но с каким артистизмом, черт возьми, с каким изяществом!
Но Боря безутешен, безутешен. К тому же он немедленно придумывает себе какую-то вину, за которую высшие силы отобрали у него возможность молиться по-человечески, то есть по всем правилам ортодоксального иудаизма. Он уже видит во всем грозное предупреждение, руку провидения и еще черт-те чьи грозные конечности и черт-те какие по отношению к нам намерения.
– Знаешь что, – говорю я решительно, – взгляни, в конце-концов, на дело иначе: представь себе несчастных арабов-палестинцев, бежавших из проклятого Израиля от проклятых евреев в культурную европейскую страну с тем, чтобы спокойно обворовывать культурных туристов. Здесь они видят двух приличных на вид людей, крадут приличную на вид сумку, прилагая к этому весь свой талант и вдохновение, подвергая, между прочим, себя опасности. Убегают с этой сумкой в укромное убежище, открывают ее… – и что видят?!
– Что? – переспросил Боря, впервые испытывая интерес к моим доводам.
– Молитвенные принадлежности религиозного еврея!
И все-таки, несмотря на огорчительную первую встречу, Рим пробился к нам, вернее, мы к нему пробились, к Риму, – теплому, шумному, охристо-терракотово-обшарпанному. К уютному городу, над которым раскинуты зонты гигантских пиний.
Рим – это мягкая теплая воздушная среда, с треском разрываемая проносящимися мотоциклистами. Вообще, поначалу казалось, что Рим – это прежде всего бешеная целеустремленность римской мотоциклистки. Когда по трое, по пятеро, они с грохотом и ревом вылетают роем из-за угла прямо на тебя, понимаешь, что проклинаемые тобой израильские водители – просто питомцы духовной семинарии.
