– Жалко, – посочувствовала Ася.
– До сих пор жалко, – не стала бодриться художница. – Но в те времена людям и не таким приходилось жертвовать. И знаете, никому не удалось надуть судьбу, снеся в ее ломбард что-то лишнее или ненужное. Нет, она платила хлебом только за последнее и самое ценное.
Марта Павловна осваивала самовыражение посредством графики под тусклой голой лампочкой. Мучилась, плакала, но потом привыкла. Она вновь одержимо училась и преуспела.
– Обидно-то как, – теряла в порыве сострадания остатки такта Ася, которая вовсе не была уверена, что преуспеянием здесь пахнет. Да, оно пахнет икрой, хорошими духами, натуральной кожей и так далее. Но не сообщать же общеизвестного старой нищей труженице – поздно.
– Ничего, – утешила ее Марта Павловна. – Я знала парня, приспособившегося писать при свете материнской лампадки. Он такую оригинальную манеру выработал! Сейчас знаменитый французский художник.
«Ой, а она в курсе, что такое преуспеть», – изумленно подумала Ася.
Сын Марты Павловны стал скульптором, женился, вырастил двух дочерей. Младшую приняли в художественное училище в тот год, когда старшую из него выпустили с красным дипломом. Марта Павловна не поленилась разыскать в одной из папок тощую газетку, которую собственноручно художественно оформляла первая внучка. И продемонстрировала Асе райских птиц на черном бархате – произведение второй – очень мило и доходно.
– Боюсь, они слишком растрачиваются на эти поделки и их продажу. Но девчонкам хочется есть и модно одеваться. И я молчу, – объяснила Марта Павловна.
Девочки жили с родителями в усадьбе-музее, где работала искусствоведом их мать, однако обе так часто ночевали у бабушки, что даже не просились перебраться к ней совсем. Или к здешнему простору еще не привыкли.
– К чему, простите? – усомнилась в остроте собственного слуха Ася.
– К простору, – терпеливо повторила Марта Павловна.
Оказалось, что ей всегда принадлежала лишь одна комната. В двух остальных жила некогда большая семья, которая на глазах соседки непреклонно уменьшалась из-за пристрастия к алкоголю. И если рассматривать алкоголизм как род медленного самоубийства, то они своего добились: год назад умер последний пропойца, как ни странно, самый старший. Квартира осталась за Мартой Павловной – сын хлопотал.
Творила она в мастерской, предоставленной еще в советские времена Союзом художников. Вела пару каких-то семинаров. Летом ездила на велосипеде. Зимой ходила на лыжах. Не так давно ей оперировали правый глаз – катаракта. Наклоняться после выписки из больницы врачи запретили, но она, неуемная в движении и самостоятельная, могла запросто забыться и свести на нет все их старания. Поэтому Марта Павловна соорудила себе шапочку с колокольчиком на лбу, предупреждающим звоном, что она увлеклась уборкой. Художница современно одевалась, удобно обувалась, завивала волосы и не молодилась за скудный счет губной помады и пудры.
Со временем, привыкнув к ней, Ася все-таки долго не могла оправиться от изумления. Она полагала, что беднее Киры Петровны старух не существует. Но Сашина тетка по сравнению с Мартой Павловной оказалась богачкой – ей было что приватизировать. И она, и муж когда-то получили по однокомнатной квартире и, сойдясь, обменяли их на трехкомнатную. Рухлядь, вроде той, что притворялась мебелью у художницы, выбросили еще году в семьдесят пятом. И купили стол, шкаф и стенку темной полировки, которые благодаря аккуратности Киры Петровны до сих пор казались вчера распакованными. У Сашиной тетушки ковры покрывали добротный линолеум в каждой комнате, а самый большой и яркий красовался на стене зала. У нее были телевизор и радиоприемник. Ася знала, что Кира Петровна никогда не съела вкусного, да и просто дарующего сытость куска, годами берегла одну юбку и наловчилась виртуозно латать блузки и белье. За свою жизнь в городе она износила всего две кроличьих шубы и четыре шали. Она ссорилась с мужем за всякую пропитую им копейку и часто бывала бита. Она действительно кошмарно жила. И твердила о своих тяготах и горестях ежедневно. Она пребывала в готовности превозносить героическое деяние покупки «лакированного шифоньера» в любое время дня и ночи. Фантастика, но то, что она выдержала коллективизацию, войну, дважды вдовство и уход сына, подвигом в ее представлении не являлось. В сущности, Кира Петровна занудой не была. Ей просто хотелось услышать в ответ: «Вы – образец для подражания». И безо всякой скромности согласиться. Иногда ее до слез обижала та легкость, с которой «обставлялись» Саша с Асей.
– Не копите ни на что. Значит, и беречь ничего не сумеете, – скрипела не признающая узды достатка старуха.
Поверить в то, что племянник зарабатывает достаточно для себя и семьи, она не могла.
Жестковатая внутренне Ася не пыталась баловать Киру Петровну дифирамбами. Вернее, несколько раз пробовала радовать неуступчивую бабку. Побыв сносной пять минут, та потом неделями придиралась к Асе, уча одному и тому же, приводя в тысячный раз одни и те же осточертевшие примеры. Будто, сказав доброе слово, признав заслуги смирения и терпения, жена племянника разрешила делать с собой что угодно. Ася уже наизусть знала ее историю, у нее зубы ощутимо ныли, когда Кира Петровна заговаривала.
– Давайте сменим тему, – просила Ася. – Ради всего святого, начнем хоть о соседях судачить. Мы с вами в первые полгода знакомства исчерпали воспоминания полностью. Обижайтесь не обижайтесь, но ведь несколько лет прошло, я не могу так больше.
– Не можешь? А о чем ты часами треплешься со своими бабами! – возмущалась Кира Петровна. – Уважить старушку, словечком перекинуться она не желает.
– Я не отказываюсь с вами общаться, – доказывала строптивице Ася. – Я только прошу разнообразить темы наших бесед. Жизнь, между прочим, продолжается. Неужели вы не заметили?
– Для тебя продолжается, – насупилась Кира Петровна. – А я, как на пенсию вышла и овдовела, так будто в колодце утопилась.
– Я не в состоянии вас спасти, – взбесилась Ася. – И перестаньте трясти перед моим носом оружием возраста, это нервирует. Ничего такого особенного с вами не произошло. Были молоды, зрелы, постарели. Да, в мерзкую эпоху. Но все ваши ровесники жили в ней. И со мной это случится, и с Сашей, и с Дашей. К сожалению, вы первая в очереди на избавление от мира. И чем себя подбадриваете? «Бывает, и молодые умирают, а старики живут». Ваши слова. Вы меня до помешательства доведете. Я по вашей милости истерически боюсь старости. Не смерти, а именно старости. Ну не виновата я в том, что родилась позже вас.
– Правильно, сейчас тебе только бы и жить припеваючи. А ты вместо этого…
И вновь из Киры Петровны лились нравоучения. Ее любимым занятием была арифметика. Она азартно подсчитывала пачки кофе и чая, изведенные на гнусную потребу наглых визитеров Аси, умножала на цены и дрожащим голосом сообщала, сколько одежды можно было купить на «сожранные бесстыдниками деньги». Причем винила не их, кто же откажется от халявы, но расточительную хозяйку. Она стонала от жалости к «заезженному Сашеньке».
