Эдвард сразу же унесся разыскивать друга, и бесхозная Даша впервые увидела исход штатных сотрудников с насиженных мест. Они будто растворялись в пространстве коридора. Шесть вечера. Так рано из агентства она еще не уходила. На крыльце Варвара разминала в бледных пальцах сигарету. Увидев Дашу, сунула ее обратно в пачку и сказала:
– Ты домой?
– Наверное. Или в химчистку за пуховиком зайду. Но это в ту же сторону.
– Мне к метро. По пути. Слушай, я с первой же зарплаты начну потихоньку отдавать тебе деньги.
Дочь Виолетты разительно изменилась. Четыре дня назад на этом же месте, в этой же одежде стояла Варюша – не от Варвара, а от «варить». Ни в чертах ее довольно породистого лица, ни в худощавой фигуре, ни в походке, ни в речи не было упругости. Даже взгляд, казалось, размазывался еще на собственных щеках и стекал на пол, унижая и зля собеседника. На нее хотелось наорать, встряхнуть, но не ударить. Боже упаси, еще не встретит кулак сопротивления плоти. А теперь она как-то пружинисто собралась. Даша могла бы поклясться, с облика, как с листа, желающий мог бы прочитать, что Варвара коренная москвичка, не чужда богеме и сама себе на уме. С такой можно было говорить без обиняков.
– Мне не нужна двойная отдача. Бог за тебя все сразу отдал невыразимо хорошим чувством. Удалось помочь человеку вовремя. Понимаешь? Не когда мне пришла охота сделать какое-нибудь добро ради своей душевной гигиены, а когда тебе требовалась поддержка. Все, вопрос закрыт.
– Ладно. Но вино и пирожные за мной. К себе не зову, сама понимаешь. В кафе я больше нини – нельзя поощрять такую беспардонную обираловку. Значит, выпьем…
– У меня, – быстро отказалась от подворотни Даша. – Как твоя мама?
– Как всегда. Не спрашивай больше о ней. Ты девочка воспитанная, но ее в глаза не видела. А мне больно.
– Извини, не буду. Тогда как тебе в агентстве?
Варваре нравилось. Она болтала о людях, словно была их одноклассницей, однокурсницей, соседкой по лестничной клетке и даче. Изредка просила собеседницу что-нибудь уточнить, но та лишь мотала головой.
– Скрытничаешь, – постановила Варвара.
– Нет, нет. Просто я, оказывается, ничего про наших не знаю, хоть и проработала с ними три года. И общалась вроде, и на корпоративах бывала, а ничего подобного не слышала. Говоришь, малоизвестный немолодой актеришка бросил Юлю с двумя детьми? Такая стильная женщина, и карьера на взлете… А у Иванова четверо детей от трех жен? Ему всего лет тридцать. Сорок? Чудеса… Лямов купил машину за сто тысяч долларов? В Америке? У него же только один проект. Серьезно? С ней? Ну, для такой любовницы это дешево, явно дарила мальчику средство передвижения, а не роскошь… Надо же, вокруг меня бурлит жизнь, а я ни сном ни духом. Честное слово, друзья расспрашивают, на голубом глазу отвечаю: «Скучнейшая контора».
«Как осведомлен офисный планктон, – думала Даша в веселом изумлении. – Как легко выложил все новенькой». И получила в солнечное сплетение:
– Говорят, в тебя Эдик влюблен до потери пульса. Вроде после первой командировки его не хотели оставлять. Но он слезно упрашивал, кричал, что жить не может без своей переводчицы.
Это было отголоском песни: консультанты нам без надобности, сами с усами, особенно в кризис. Плюс то, с чем Даша сталкивалась всюду и всегда: люди не верили, что с ней можно просто работать, только работать. Все это было бы смешно, если не задаваться вопросом: почему ее причисляют к шлюхам? Зачем ей-то ложиться под каждого, даже если ее хотят?
– Чушь, – отрезала она. – Это его слезно упрашивали не бросать начатое, предложили выгоднейший контракт на второй срок. Еще… Женатый иностранец ни за что не заведет роман на службе, тем более никогда никому о нем даже не прошепчет. А тут кричал! Для них репутация – это все. Потом, он католик, брак венчанный. На блуде – крест.
– А как же они терпят без жен? Гриша старый, многодетный, с ним все ясно. Но Эдик в самом расцвете и только что окольцевался, – поинтересовалась Варвара.
И она уже переиначила имена американца и англичанина, но у Даши больше не было сил на это реагировать. Втолковать бы человеку, как все обстоит на самом деле.
– У них работа и деньги – на первом месте. На втором – поддержание общественных связей, чтобы не ржавели. А супружеские удовольствия в лучшем случае на третьем. Грегори летает в свой Нью-Йорк раз в три месяца примерно на неделю, Эдвард в Лондон раз в месяц на субботу и воскресенье. Если воспылают страстью и прилетят за свой счет вне графика, их сами жены убьют за мотовство.
– И все равно долго. Без релакса не выдержали бы. Проститутки? Секс по телефону?
– Меня это не волнует.
Даша напряглась. Именно последним, в сущности, они с Эдвардом и занимались. Может она поклясться, что он не рукоблудничает под своим одеялом, когда часами говорит ей о любви и выслушивает ее дурацкий лепет? То есть право имеет, но вдруг это единственная цель его ночных звонков? Ей стало не по себе. Хорошо, что они остановились на перекрестке, где надо было расходиться. Напоследок Варвара сообщила:
– В агентстве все удивляются, что ты переводишь всяким козлам, а в менеджеры не лезешь. Расти лень? Деньги лишние?
– К счастью, я могу себе позволить не лезть в менеджеры, – рассмеялась Даша. – У меня своя задача – в совершенстве овладеть английским с помощью носителей языка, таких как Грегори и Эдвард. Языка Шекспира, кстати. Я искренне полагаю, что способствовать взаимопониманию людей разных национальностей – благородное дело. И чтобы его не испохабить, постоянно учусь. Книги читаю в оригинале, фильмы смотрю без русских субтитров, да много еще чем занимаюсь. Слог высокий, извини, но за профессию обидно.
Варвара серьезно взглянула на нее, поприветствовала сжатым кулаком и перешла дорогу. А Даша отправилась вверх по улице. Тревожный аккорд взяли в ней обычные женские сплетни. И никак не удавалось понять, какие именно ноты в нем и сколько их.
Прошла неделя, друг Эдварда уехал, но любимый и любящий консультант заявил Даше, что утомлен и будет отсыпаться.
– К чему это ты? – горько спросила она.
– К тому, что вряд ли смогу разговаривать с тобой по телефону как раньше. Во всяком случае, в ближайшие вечера.
– Эдвард, ты ничего не путаешь? Не вечера, а ночи напролет. Все звонки были твоей инициативой. Я хоть раз тебя побеспокоила вне офиса? Не можешь – не разговаривай. Отдыхай. Я уважаю твои потребности.
– Но мы будем вместе ужинать. Гулять в выходные, хотя бы через один, – подсластил пилюлю англичанин. – Ты не возражаешь?
– С чего вдруг? Ведь мы друзья.
Даша привыкла. Когда Эдвард возвращался из Лондона от жены, встречал в Москве соотечественника или активно общался в социальных сетях с приятелями, он неизменно уменьшал список контактов с ней на один пункт. То несколько воскресений подряд его одолевал какой-нибудь странный недуг, не дававший идти в музей, консерваторию или кино. То желудок подолгу капризничал и требовал домашней сухомятки вместо ресторанной еды. То неожиданная сонливость мешала признаваться по телефону в любви. Разъяснил все случай. Девушка прочитала, что католики часто дают бытовые обеты. Могут отказаться от утреннего кофе, пока не выздоровеет родственник. Не покупать себе обновок, пока не утихнет ураган в какой-нибудь стране. То есть ничего нельзя просить у Бога, даже прощения, без обещания на какой-то срок лишить себя удовольствия. Когда совесть, разбуженная видом порядочных единоверцев, отвешивала Эдварду оплеуху за то, что посмел влюбиться при живой-то жене, Даша становилась его самым мучительным самоограничением. Ей в голову не приходило смеяться над столь трогательными взаимоотношениями человека и абсолюта. Но заставить себя не плакать над ними она не могла.
