В это время Лика позвала женщин к столу из смежной комнаты. Виолетта поспешила отказаться от обеда. Но хозяйка крикнула:
– Мы с Варюшей уже уселись!
Ася, представления не имея, кто такая Варюша и откуда она взялась, увидела за столом рядом с Ликой бледную невзрачную девочку лет шести.
– Моя дочь, – представила малышку Виолетта. – Мы с ней живем вдвоем.
Ася полагала, что эта сумасшедшая, обеспечивающая собственной доверчивостью вечный празд ник мирского зла, отвечает в жизни только за себя. Но, имея ребенка, не бороться со скверной, быть жертвой мошенника? Немыслимо. Она врезалась в лицо живописца в юбке, которая была вообще-то мятыми старенькими брюками, яростно-неуправляемым взглядом.
– Живем вдвоем душа в душу, – улыбнулась Виолетта, по-своему расценив гримасы Аси.
И, словно маленькое ручное зеркальце, повторила материнскую улыбку дочка. «Диккенсовщина какая-то, – подумала Ася. – Голод, любовь, творчество и душа, черт побери, душа, так полноценно и полноправно участвующая в описании героев, будто она рука, нога или голова».
Щи съели молча. Лика принесла жаркое.
– Картошка с мясом?! – воскликнула Виолетта и решительно встала. Следом за ней неуверенно поднялась со стула Варюша. – Мы не можем вас объедать, это слишком дорого.
У Аси затряслись руки.
– Ладно, девочки, садитесь, – успокоила их Лика. – На сладкое будет пирог с повидлом, шоколадные конфеты, а потом взрослые дамы выпьют коньяку. И все в счет моего будущего гонорара, чтобы вам легче жевалось и глоталось.
Виолетта посмотрела на дочь, согласно кивнула и вновь уселась. Варюша повторила ее движения. «Мать безумна», – решила Ася.
– Она абсолютно нормальна, только очень издергана, – возразила ее приятельница, когда они остались вдвоем. – Понимаешь, это норма – верить людям.
– Что же с ней произошло на самом деле? – с сомнением в голосе спросила Ася.
– Кинули самым обычным образом.
– Ну да, и верить нормально, и кидать обычно. Только я не понимаю: американка заказала конкретную картину конкретному художнику. Ей присылают другую, пусть и на ту же тему. Разве это не требует объяснений?
– Не волнуйся, твоей американке все объяснили в изысканных выражениях. Например, уверили, что Виолетта отказалась выполнять заказ, ушла в запой, переехала на Таймыр или умерла. Потом, имей в виду, даме должна была понравиться и предложенная картина, иначе платить она не стала бы. Кто знает, может, тип из Союза написал лучше, чем удалось бы Виолетте.
– Господи, пусть и лучше. Но ведь это был ее единственный, скорее всего, шанс, чудо, которое раз в жизни материализуется из бреда, из мечты, из снов.
– А она таким шансом поделилась с ближними, – уныло сказала Лика. – И ничего не поделаешь. Эта несчастная толком не запомнила даже фамилии американки. Адреса галереи не спросила, названия ее не записала. В Союзе будут отрицать причастность Виолетты к заказу.
– Так зачем ты-то ее обманываешь? Домой приглашаешь, рану бередишь?
– Я, Асенька, их с дочкой подкармливаю, чтобы не померли с голоду, пока мать не протрезвеет до рутины. Тем временем обязательно подвернется какая-нибудь витрина. И найдется любитель неправильно светящих фонарей. Подобью нувориша вложить деньги, небольшие кстати, в произведение искусства. Он не прогадает – картина действительно прелесть.
– А твой гонорар?
– Сдеру какую-нибудь ерунду. Иначе она, разжившись деньгами, чего доброго, явится платить за обеды по ресторанным ценам. Сама видела, насколько горда. И права в этом миллион раз. Обижают нас другие, а достоинство свое мы теряем сами. Будто без отобранного материального нам и собственное духовное становится без надобности.
– Ты уже ворчишь, – вздохнула Ася. – И ты богата, поэтому я могла бы посмеяться над твоим мудрствованием. Но твоей профессиональной обязанностью является посещение тюрем. Ты такого насмотрелась и наслушалась! Поэтому я торжественно пожму твою руку прямо тут, у входной двери.
– Ась, ты дала Виолетте домашний номер?
– Конечно.
– Жди, позвонит. Вы с ней чем-то похожи.
Приятельницы простились, и Ася целых десять минут недоумевала, хорошо быть похожей на Виолетту или плохо.
Домой она вернулась совсем больной – ей было жалко Варюшу. Реальность доказывала Асе превосходство мерзкого, проклятущего опыта Киры Петровны образом голодного оборвыша, рожденного не по своей воле одержимой бесом творчества, но неизвестно, отмеченной ли талантом матерью. А опыт этот утверждал: Варюша подрастет, оглядится вокруг, наслушается гадостей про свою семью от сытых и нарядных одноклассников, иззавидуется, поразрывается между любовью к Виолетте и тягой к своре ровесников и сделает выбор. Что ждет женщину и девочку, опасно живущих душа в душу, пока младшая не способна к анализу, через десять лет? И этот случай еще не крайность. Пусть избранных мало, но ведь звана же Виолетта. Окончила Суриковское, идей полна голова, американской галеристке понравилась. Но как ей продержаться до следующей удачи? Никакими словами не убедит она дочь в своем праве морить ее голодом. Вот успех, слава, деньги – да, тут слов не надо. И Кира Петровна об этом знает. А Ася знать не желает. Из-за этого и собачатся. Старуха боится, что рано или поздно жена племянника превратится в какую-нибудь Виолетту. Она часто повторяет: «И мы бы абортов не делали, рожали бы, да кормить детей нечем было… И мы бы любимое дело искали, да нищета гнала за куском хлеба себе и детям…» Но Варюшу и Асе жалко. Поделись она впечатлениями с Кирой Петровной, та обязательно ухмыльнется, закатит свои суровые водянистые глаза и приведет к общему знаменателю утонченную художницу и какую-нибудь хамку продавщицу. И ведь существует знаменатель – материнство. Страшно и то, что Кира Петровна не сделает вывода для одной судьбы, а давно его, универсальный, сделала: хватит бабе себя тешить, пусть устраивается работать в ресторан, в столовку, приворовывает, терпит, но ребенку прокорм обеспечит. Только сначала надо бросить эту дрянь – холсты и краски. То, что Виолетта по восемнадцать часов в сутки пашет скудно унавоженное деньгами оформительское поле, дабы набить холодильник консервами впрок и хоть немного побыть наедине со своими холстами и красками, будет объявлено дуростью. И уточнение последует: «Поэтому и надо сначала бросить…»
Ася поняла бы, говори так женщина, продравшаяся через тернии к власти или богатству.
Но Кира Петровна, накормившая, одевшая и воспитавшая сына по собственным канонам, потеряла его. Не случись в ее жизни мягкого Саши, она голодала бы, подобно Виолетте. В конце концов, художница была лет на сорок моложе! Так имеет ли старуха право осуждать? Ей, чтобы повернуть рок к лесу задом, к себе передом, надо было, видите ли, родиться мужчиной! А Виолетта свой пол не хулит. Кира Петровна утверждает, что все всегда делала правильно и хорошо, обвиняя в своей нынешней никчемности людей и мироустройство. Интересно, художница в убогой старости будет клясть давно к тому времени покойного обидчика из Союза? Или к тому времени их наберется сотня, как у Киры Петровны? Будет ненавидеть сам Союз художников? Годы, в которые удосужилась появиться на свет? И чем тогда она отличается от Сашиной тетки?
