Эвелин в отчаянии оглянулась на замок Д’Аграман, мысленно прощаясь с Синджоном и приготовившись к смерти.
Глава 49
— Я хочу попросить вас еще об одном одолжении, — произнес Синджон.
— Вот как? — удивился Д’Аграман, наливая в бокал гостя еще яблочного виски. — Уверен, что письменное свидетельство сержанта О’Нила вам поможет. Он отказывается возвращаться в Англию до тех пор, пока не увидит Крейтона мертвым или заключенным в тюрьму.
— Я надеюсь, что так оно и будет. Спасибо за то, что сохранили ему жизнь, но я кое-что привез с собой, — сказал Синджон и развернул знамя.
От удивления полковник на мгновение лишился дара речи.
— Mon Dieii
[10]
, Радерфорд, где вы его взяли? Оно считается пропавшим, и мне кажется, наши войска проигрывают сражение за сражением именно из-за его отсутствия. — Он разложил знамя на столе и, сдвинув брови, воззрился на Синджона. — Почему вы решили вернуть его мне? Ваша армия могла бы использовать знамя в своих целях. Ну, хотя бы для того, чтобы напугать французов.
— Полагаю, кое-кто в Англии так и собирался поступить. Филипп Реншо украл его. Я нашел.
Д’Аграман покачал головой:
— Я человек не суеверный, но это священное знамя, которого касались руки Карла Великого и Жанны д’Арк. Его место в Реймском соборе, а не на поле боя. Спасибо за то, что вернули Франции ее реликвию. Обещаю вам, что это знамя никогда не будет использовано в военных интересах.
— Где сержант О’Нил? — спросил Синджон, поднимаясь с кресла. — Я хочу его поблагодарить.
Д’Аграман улыбнулся:
— Я полагаю, в саду. Он постигает секреты приготовления яблочного бренди. Он все еще боится, что его арестует французский патруль или что Крейтон разыщет его и убьет. Я попрошу кого-нибудь привести его.
Звук шагов на лестнице заставил обоих джентльменов вскочить. Синджон с нетерпением ждал появления Эвелин, но вместо нее на пороге возникла Мариэль.
— Где Эвелин? — спросил Синджон.
— Она сказала, что хочет прогуляться в саду. Ее очень расстроила рассказанная мной история…
Следом за Мариэль в комнату, прихрамывая, вошел человек, в котором Синджон сразу же узнал сержанта О’Нила, несмотря на ужасный шрам, обезобразивший его шею и подбородок.
— Полковник, боюсь, случилась беда, — срывающимся голосом произнес он. — Из ворот только что выехал экипаж с мужчиной и женщиной. У мужчины был в руках пистолет!
— Это Крейтон? — спросил полковник.
О’Нил печально покачал головой:
— Я бы его узнал. Этот мужчина был старше и такой отталкивающий…
— Реншо! — прорычал Синджон, выбегая из комнаты.
Экипажа, на котором приехали они с Эвелин, во дворе не было.
Д’Аграман спешил за ним, отдавая приказания.
— Если это действительно Реншо, то они направились в замок Эленуар. Это в нескольких милях отсюда. Я вызову полицию.
— А я поскачу вперед и постараюсь задержать экипаж, — сказал Синджон, когда из-за угла дома появился грум, ведущий под уздцы оседланного коня полковника.
— Полковник, верните мне на время знамя. Простите за то, что снова отбираю его у вас, но оно может остановить Филиппа и спасти жизнь Эвелин.
— Я не могу подвергать его риску, капитан. Ведь это святыня. Должен быть другой выход.
Мариэль положила ладонь на руку мужа.
— Жан-Пьер, отдай ему знамя. Он спас меня для тебя, так помоги ему спасти женщину, которую он любит. Пусть знамя послужит наконец любви, а не войне.
— Все не так, — возразил Синджон. — Просто она в опасности. Ее муж опасный человек.
Мариэль улыбнулась:
— Я вижу любовь в ваших глазах. И в ее глазах тоже. Возьмите знамя и спасайте ее.
Синджон не стал спорить. Он сунул знамя за пазуху и пустил коня в бешеный галоп.
Глава 50
Если замок Д’Аграман можно было назвать жемчужиной французской глубинки, то замок Эленуар выглядел как нарыв на ее безупречной внешности. Он покосился и обветшал, а желтоватый цвет каменных стен казался каким-то нездоровым на фоне сочной зелени, освещенной яркими лучами солнца.
Филипп бросил злобный взгляд на обиталище своих предков. В Англии он потратил целое состояние на то, чтобы построить настоящий дворец для короля изгнанника. Теперь же у него осталась лишь эта развалина, коей побрезговал бы даже нищий.
— И ради этого ты предал свою страну? — спросила Эвелин.
Филипп зашипел, точно гадюка.
— Слуги за это ответят. Я нанял двадцать садовников, целую армию лакеев и горничных… — Он замолчал, и его лицо побагровело, когда он увидел выражение глаз Эвелин. — Не смей меня жалеть!
Филипп стащил жену с сиденья и поволок вверх по осыпающимся ступеням.
Входная дверь была распахнута настежь. Внутри замок выглядел еще хуже, чем снаружи. Стайка напуганных птиц с шумом вылетела в лишенное стекол окно, и Филипп раздраженно взмахнул пистолетом.
Воспользовавшись моментом, Эвелин вырвалась из его рук и попыталась бежать, но он с легкостью поймал ее. За этим последовал удар по лицу, и Эвелин ощутила солоноватый привкус крови во рту.
— Я сделаю так, что Эленуар сможет потягаться по красоте и богатству с самим Версалем или Фонтенбло! — взревел Филипп, с силой припечатав Эвелин к стене. — Ты в этом сомневаешься? Я — граф Эленуар, потомок королей. Я не потерплю непослушания и насмешек. Особенно от тебя.
Филипп прижал Эвелин к стене еще сильнее и схватил ее за горло. Она закрыла глаза, изо всех сил превозмогая боль. Она не хотела поддаваться панике, не хотела кричать и показывать Филиппу собственную слабость. Ведь он наслаждался страданиями других людей.
Эвелин надела на себя маску безразличия, как поступала раньше, но теперь это не помогло. Филипп впился пальцами в ее подбородок так, что боль стала почти непереносимой. Глаза Эвелин наполнились слезами, и перекошенное от ненависти лицо Филиппа превратилось в расплывчатое пятно. Впившись ногтями в осыпавшуюся штукатурку, Эвелин молча терпела издевательства.
— Где знамя, Эвелин? — бесновался Филипп. — Что ты с ним сделала?
— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — ответила она.
Филипп принялся трясти ее так сильно, что Эвелин ударилась головой о стену, и у нее перед глазами замелькали черные точки.
— Я оставил его в своем доме. В доме, который ты у меня отняла. Это флаг, шелковый флаг. Очень древний. Он лежал в моей личной гардеробной.
— Я не знаю! — охнула Эвелин.
Неужели Филипп вознамерился ее убить? Она закрыла глаза, моля Бога дать ей сил, но Филипп снова сжал ее подбородок, заставляя смотреть на него. Его покрасневшие глаза горели яростью. Когда он в последний раз спал и ел? Жестокий, хладнокровный аристократ превратился в сумасшедшего, коим двигало отчаяние.
