— Итак? — Голос резкий, как у шекспировской героини.
— Незачем торжествовать по этому поводу, — ответил Кэм, пытаясь смягчить тон. — Если ты передумала и решила не выходить за своего замороженного маркиза, я буду рад оставить все как есть. Никто бы не смог пожаловаться на работу, которую ты проделала в Гертоне.
Щеки у нее пошли красными пятнами.
— О, в самом деле? Как мило, правда? Я могу превратиться из жены-невидимки, которая не создает никаких проблем, в жену-невидимку, которая не создает никаких проблем, к тому же продолжая нести тяжелейший груз. Блестящая перспектива! Значит, я должна оставить человека, который любит меня и хочет иметь от меня детей. Поменяв его на человека, который восхищается моими письмами и деловыми качествами?
— Я только предложил, — с громадным облегчением сказал Кэм. Наверняка оно было написано на его лице.
— Мне хотелось бы знать, что ты имел в виду под изменениями? — Он промолчал, и она больно ткнула его под ребро. — Кэм!
— Я говорил о постели. — Он даже не потрудился взглянуть, нет ли кого рядом. — Если мы останемся женатыми, то будем делить постель, я так думаю. По крайней мере когда я в Англии.
— Еще лучше! — воскликнула она, пытаясь не обращать внимания на голосок внутри, предательски одобрявший идею мужа. — То есть я превращаюсь в жену, которая управляет поместьем и одна растит детей, пока ее муж развлекается за границей.
— Ну, мы бы могли получить массу удовольствия, пока я не уехал. И я буду приезжать. — Он даже не прикасался к ней, а она чувствовала себя так, словно он ласкает ее.
Джина открыла рот, чтобы хоть что-то сказать. Но что?
Совсем рядом послышалось осторожное покашливание. Маркиз Боннингтон слегка поклонился Кэму.
— Вечер испорчен неприятным инцидентом, — холодно сказал он. — Я предлагаю собраться в библиотеке и порепетировать наши роли в «Много шума из ничего». Леди Троубридж сообщила, что представление состоится послезавтра и она уже пригласила массу гостей.
— Она же обещала, что это будет просто скетч для узкого круга! — воскликнула Джина.
— Видимо, она решила иначе. Кэм усмехнулся:
— Надеюсь, она не рассчитывает, что мы обладаем такими же драматическими способностями, как лорд и леди Перуинкл.
— Чем меньше упоминать об этой постыдной сцене, тем лучше, — заметил Себастьян.
— Полностью с вами согласен.
У Джины возникло подозрение, что Кэм просто смеется над ее женихом.
— Тогда пошли. Если уж нам предстоит выглядеть дураками, имеет смысл заранее попрактиковаться.
— Вот что значит сила духа, — одобрил Кэм и, повернувшись, огляделся. — Где, о где прекрасная Офелия? — Маркиз нахмурился, и он пояснил: — Это из «Гамлета», другой пьесы Шекспира. Я обращаюсь к более чем прекрасной Эсме.
— У Шекспира эта строчка звучит как «Где прекрасное величие Дании?» — высокомерно процедил Себастьян, направляясь к библиотеке. — Начнем с первого акта? — Если бы это произнес менее достойный человек, его слова приняли бы за лай.
— Именно так, — жизнерадостно ответил Кэм, хватая руку жены, но маркиз не отпустил ее. — Может, позволите Беатриче и Бенедикту присесть?
Он потянул Джину к кушетке. Эсма села напротив, явно забавляясь происходящим.
— Тебе лучше снять перчатки. — Кэм протянул жене книгу и нахмурился, когда увидел миллион пуговок, идущих до самого локтя.
Джина смотрела на его темноволосую голову, пока он ловко расстегивал крошечные перламутровые пуговки.
— Они мне совсем не мешают читать.
Сделав раздраженный жест, Боннингтон сел рядом с Эсмой и язвительно произнес:
— Если вы совершенно готовы…
Кэм стянул обе перчатки и бросил их в сторону, не удостоив Себастьяна взглядом.
— Мы готовы, — сказал он настолько интимным тоном, что у Джины возникло ощущение, будто ее ведут в спальню.
— Тогда начнем! — рявкнул ее жених.
— «Как, милейшая Шпилька, вы еще живы?» — с удовольствием начал Кэм, и она, несмотря на досаду, вызванную его поведением, невольно улыбнулась. — Мы не можем сидеть, как два столба. Мы должны это сыграть, тем более что у нас есть такие достойные зрители. — Он поднес ее руку к губам, поцеловал ладонь, и Себастьян что-то проворчал.
— «Может ли Шпилька умереть, когда у нее есть такой удобный предмет для уколов, как синьор Бенедикт?» — подала свою реплику Джина, стараясь не обращать внимания на покалывание в руке.
Чудо из чудес, Эсма ухитрилась вовлечь ее сердитого будущего мужа в разговор.
— Почему ты нарочно злишь Себастьяна? — прошипела Джина.
— Забыла свою роль? — с непочтительной ухмылкой ответил Кэм. — В театре суфлеры назначают штраф, если актер не выучил свою роль. — Его взгляд явно говорил о том, какое наказание он имел в виду.
— Слава Богу, на память я отнюдь не жалуюсь, — отрезала Джина. — «Сама любезность должна превратиться в Шпильку в вашем присутствии».
— «Тогда любезность станет оборотнем», — парировал Бенедикт-Кэм. — И кстати, я оказал тебе услугу, отвлекая сторожевого пса, которого ты называешь своим будущим мужем.
— Вздор, ты играешь его чувствами так же, как другими важными вещами. Ты когда-нибудь бываешь серьезным, Кэм?
— «Но одно верно: в меня влюблены все дамы, за исключением вас одной».
Джина выдернула у него свою руку, которой он незаметно завладел и теперь гладил каждый палец.
— Вряд ли тебя вообще что-либо заботит. Ты всего лишь птица небесная, как говаривала моя старая няня.
Выражение опрометчивой соблазнительности исчезло с лица Кэма.
— «Я ни одной не люблю», — сказал он.
— В этом ты весь, — процедила сквозь зубы Джина. — Я тебя оскорбляю, а тебе это нипочем, ты шутишь в ответ.
— Но у меня такая роль, — запротестовал он. — Бенедикт говорит, что он никого не любит.
Джина заглянула в свой текст.
— «Какое счастье для женщин: иначе им пришлось бы терпеть убийственного поклонника».
— Твоя пылкость здесь совершенно не требуется.
— Почему нет? Это вполне правдиво. Ты — Бенедикт во плоти. Ты никого не любишь, возможно, за исключением своей греческой Венеры.
— Да, я люблю Мариссу. Она страстная, нежная женщина. — Кэм не стал упоминать, что страсть Мариссы припасена для ее мужа.
— Как восхитительно, — проворковала Джина. — Я выйду замуж за Себастьяна. — Она послала дерзкую улыбку в его сторону. — А ты сможешь вернуться к своей удобной богине.
Кэм удовлетворенно отметил, что Боннингтон занят весьма жарким спором с леди Роулингс.
— Я бы не назвал ее просто удобной, — сказал он, прогоняя воспоминание о своем пустом доме в Греции. — Марисса настолько сердечная особа, что, кажется, наполняет весь дом смехом. Почему ты не продолжаешь строку насчет твоей холодной крови?
